Смертоносный вирус «А». Кто «заразил» СССР Афганской войной

Кармаль надеялся, что первая встреча с «советскими друзьями» после победы 27 апреля состоится в паре с Тараки. А как же иначе? Он всерьез поверил в то, что реально будет вторым человеком в партии и государстве, что без него Тараки не станет принимать никаких важных решений. Однако советский посол почему-то пригласил на встречу лишь одного Тараки. И глава государства не преминул обратить внимание Кармаля на это обстоятельство, чтобы нанести мощный удар по его ахиллесовой пяте – самолюбию.

Вернувшись после встречи с Пузановым в бывший королевский дворец Арк (теперь его стали называть Дом народов), слегка подвыпивший, буквально расплывающийся в благости председатель Ревсовета ночью пригласил Кармаля в свою резиденцию. На встрече присутствовал также улыбающийся безупречной «американской» улыбкой и заведенный, как часы-будильник, на любое дело Хафизулла Амин.

Тараки сказал, что составленный совместно с Кармалем список высшего афганского руководства очень понравился советским товарищам. Завтра утром он собирается утвердить состав кабинета министров и как можно скорее его опубликовать. Кармаль ответил на это, что у него нет возражений, и он также рад тому, что советские товарищи одобрили этот список. Ведь в нем почти поровну представлены и халькисты, и парчамисты.

При этих словах Амин перестал лучезарно улыбаться, недобро сверкнул глазами в сторону Кармаля и раздраженно сказал:

– Товарищ Кармаль! Когда же это закончится? Халькисты, парчамисты… Почти год прошел после объединительной партийной конференции… Пора бы уже привыкнуть к тому, что существует только единая Народно-демократическая партия Афганистана. Теперь уже нет ни «халькистского» крыла, ни «парчамистского».

Тараки, который, видимо, не ожидал такого поворота, с интересом смотрел на Амина.

– Товарищи! – Тот актерски поднял глаза к потолку, словно призывая на помощь Всевышнего, потом перевел взгляд на генсека. – Я предлагаю в ближайшее время созвать расширенное заседание политбюро ЦК и решить на нем вопрос не только о недопустимости ведения раскольнической деятельности, но и также даже о недопустимости употребления рядовыми членами партии терминов, напоминающих о прошлом расколе в партии. А все попытки раскольнической пропаганды я предлагаю карать самым жестоким, самым страшным образом – вплоть до исключения из партии.

Кармалю сразу стало ясно, что о его встречах с офицерами-парчамистами и об их требованиях призвать к ответу «халькистский режим» стало известно Амину. «Возможно, среди этих офицеров были люди Амина, – подумал Бабрак, и стал вычислять: – Кто?»

– Правильно! – отреагировал на эти слова Тараки. Он вскочил со своего места и пару раз энергично прошелся по кабинету, левой рукой слегка поддерживая жирноватый животик, а правую закинув за спину. – Правильно! А как вы думаете, товарищ Бабрак?

– Я всегда выступал за единство партии. И сегодня являюсь одним из наиболее яростных сторонников установления товарищеских отношений в партийных рядах. У нас нет и никогда не было разногласий по поводу целей нашей борьбы. В конечном счете и вы, и мы – коммунисты и «советисты». Однако мы не всегда соглашались друг с другом по поводу конкретных шагов. По поводу тактики партии, по ее кадровому составу. К сожалению, вражда в наших рядах затронула часть некоторых наших людей. Я думаю, что на расширенном заседании политбюро мы откровенно поговорим обо всем в присутствии товарищей, которых мы туда пригласим.

– Ну, так давайте проведем такое заседание, которое предлагает товарищ Амин! Действительно, все обсудим и решим, – резюмировал Тараки. При этом он подошел к мини-бару, налил себе в стакан виски, бросил в напиток пару кусочков льда и выпил содержимое стакана, не предложив никому к нему присоединиться.

Кармалю, как заместителю председателя Революционного совета и первому заместителю премьер-министра, при распределении государственных офисов предоставили огромный кабинет в одном из зданий на территории Дома народов.

Все в этом кабинете было не так. На дубовом, натертом до блеска красноватой мастикой паркете, на старинной мебели, на стенах – словом, всюду – виднелись разводы размазанной и не смытой пыли. Неприятное впечатление производили крашенные лет двадцать назад голубой краской казенные стены и золотая, отвисающая черной колышущейся паутиной, лепнина под высоким серо-бурым потолком. Этот кабинет изнутри пах гнилью, запах гнили шел из стен, от ненадежных деревянных балок. Обставлено помещение было массивной французской мебелью прошлого века. Размеры кабинета, грандиозность письменного стола, как казалось Бабраку, должны были подчеркнуть его невысокий рост, щуплость фигуры и нелепость занимаемого им поста.