Смешанный brак

Но мне совсем не хочется спать! Я вновь и вновь сотрясаю жалкую гостиничную кровать, не выдерживающую любовного накала, и даже не замечаю, когда Галка засыпает. Я останавливаю движение, прислушиваюсь, окликаю по имени. Точно, спит! И хотя надо бы оставить ее в покое, я еще больше раздвигаю полноватые белые бедра и вхожу в нее с удвоенной силой. Странно, что тело отвечает, и стонет она по-прежнему, хотя сознание куда-то улетело. Куда? В какие неведомые сферы? Последнее, что вижу перед финалом – крупный торчащий сосок, и буквально падаю на партнершу…

Наши сердца бьются с разным ритмом: мое выскакивает из груди, ее – чуть отстает. Я чувствую это биение, лежа на спящей женщине; лишь когда сползаю с нее, начинаю что-то соображать.

Откинувшись на подушку, я представляю огромную страну, впавшую в летаргический сон и вместе с тем страстно желающую совокупления. Страна раздвигает ноги, и в нее входит что-то постороннее, чтобы впрыснуть семя, оплодотворить эту спящую Брунгильду. Кто ее партнер? Конечно же, Запад, который всегда пользовался бессознательным состоянием Брунгильды-России, без зазрения совести впрыскивая в нее свои доктрины, учения и модели. Когда это лоно рождало монстров, Запад ужасался новорожденным, с презрением отворачивался от них и всячески отрицал отцовство. Но стоило стране задремать, как он опять коварно подкрадывался, вонзал в спящую эрегированный член, и опять очередной монстр начинал терзать беспечную мать, не озаботившуюся контрацептивами…

Рожденный в ночи символ мне нравится, думаю, его можно использовать, когда буду в состоянии что-то писать. Чистоту образа портит разве что Норман. Как быть с ним? Он же не монстр, он что-то совсем другое, жертва, причем ответственность за нее несут обе стороны! Я опускаю руку; найдя бутылку, допиваю ее, затем, не в силах утолить жажду, приникаю к бутылке партнерши. У ее пива странный привкус, но разбираться некогда – я проваливаюсь в сон.

Утром обнаруживаю на полу сюрреалистическую композицию: в центре лежит распотрошенный рюкзак, рядом свернулась калачиком моя ночная фурия. Голая! С иконой в одной руке и с моей кредитной картой – в другой! Первая мысль: я еще не проснулся. Только видение не исчезает – наоборот, обрастает подробностями, например, родинкой на белом бедре, посапыванием спящей, запахом разлитого пива…

Падшая женщина с иконой и кредитной картой – тоже вполне символическая картина, но эти символы мне не нравятся. Внутри закипает горечь, будто съел упаковку таблеток, а запить нечем. Вместо того, чтобы целовать утром женщину и благодарить за вчерашнее, я должен расталкивать ее, разжимать пальцы – почему?!

– По кочану… – бормочет Галка, усаживаясь на полу.

– Зачем ты полезла в рюкзак?!

Она подтягивает ноги к подбородку.

– А то ты не знаешь…

– А зачем тебе кредитная карта? Ты же не можешь вводить пин-код!

– Бабок не нашла, вот и взяла… А потом опять отрубилась!

Она внезапно хохочет.

– Ой, не могу! Своего же клофелина напилась! Перепутала, представляешь?! Башка гудит… У нас там ничего не осталось?

Перебрав пустые бутылки, Галка вздыхает:

– Ничего… Ладно, пора отваливать.

Пока она собирается, я молчу. Кажется, я понимаю, что произошло, мне рассказывали о таких вещах, а я, беспечный немец, забыл! Она обычная воровка, преступница, обманывающая легковерных клиентов! Она достойна презрения, осуждения и, конечно, тюремного заключения!

Однако вместо презрения меня переполняет та же горечь, разливаясь по телу, убивая все человеческое, нормальное…

– Ты могла меня отравить! – говорю, едва не плача.

– Так ведь не отравила, верно? Значит, не судьба. А почему – знаешь?

– Почему?

– Потому что ты мне понравился. Не веришь? Могу на эту икону перекреститься.

Установив икону на стол, она размашисто крестится. Что выглядит абсурдом: Достоевский вперемешку с криминальным боевиком, по счастью, с хеппи-эндом…

– И денег я не беру, как и обещала. Со всех беру, а с тобой вот так, значит… Ладно, пока.

Почему я ей не верю? Почему жизнь в этой стране ничего не стоит? Почему здесь рядом с любовью, как ее тень, бродит смерть? Магда могла бы сейчас торжествовать, ее аргументы были бы убийственны, так что приходится делать усилие, чтобы прервать воображаемый диалог.

Увы, даже усилия не спасают от появления Франца, от его измученного скорбного лица, без слов говорящего: теперь ты понял? Согласился с моими выводами о кошмарной сущности этих людей? Соглашайся, ты проиграл, а значит, можешь со спокойной душой сесть в один из трейлеров и отправиться назад.

Мысль о трейлере, впрочем, возникает позже, когда я с собранным рюкзаком стою на пороге.

– Как ночь провел? – подмигивает бейсболка. – Судя по твоему виду – бурно…

Я молчу, потом спрашиваю:

– Вы куда едете? В Москву? Или в сторону границы?

– В Польшу едем, за шмотками. А тебя что, подвезти? Нет проблем.

Приходится еще раз делать усилие, чтобы не задрать высоко ногу, как падшая придорожная женщина (чем я лучше?) и не залезть в кабину.

– А куда ушла… – я запинаюсь.