Смешенье

– Она была бы счастлива узнать, что ваша княжеская светлость ведает о её существовании. Ибо никого из монархов она не чтит так, как вашу княжескую светлость.

– А как же её суверены, Людовик и Вильгельм? Их она не чтит? – осведомилась княжеская светлость.

– Этикет… м-м… не позволяет ей предпочесть одного другому… к тому же, на беду, оба они мужчины.

– Хм… я вижу, к чему вы клоните. У этой дважды герцогини есть имя?

– Элиза.

– Дети? Помимо… если я ничего не путаю… шустрого байстрючонка, которого мой банкир всюду таскает за собой.

– На данное время двое живых: Аделаида, четыре года, Луи, почти два. В последнем соединились Аркашонский и Йглмский дома. Если он переживёт отца, то будет носить двойной титул, как Оранский-Нассау или Бранденбург-Прусский.

– Аркашон-Йглм, боюсь, звучит не так громко. Чем она занимается?

– Натурфилософией, запутанными финансовыми махинациями и отменой рабства.

– Для белых или для всех?

– Полагаю, она решила начать с белых, чтобы, набрав достаточно прецедентов, добиваться его отмены для всех.

– Нам это не опасно, – пробормотала София. – У нас нет ни арапов, ни флота, чтобы их добыть. Однако такое увлечение попахивает донкихотством.

Лейбниц промолчал.

– Мы любим донкихотство, если оно не нагоняет скуку, – проговорила София. – Она ведь не имеет обыкновения утомительно распространяться на эту тему?

– Если вы отведёте её в сторонку и проявите настойчивость, она может довольно долго говорить об ужасах рабства, – признал Лейбниц, – но в остальном весьма сдержанна и в светском обществе никогда не произносит о нём более двух слов.

– Где она сейчас?

– По большей части в Лондоне, где занимается бесконечно длинным и скучным судебным процессом по делу белой рабыни Абигайль Фромм, однако бывает в Сен-Мало, Версале, Лейпциге, Париже и, разумеется, в своём замке на Внешнем Йглме.

– Мы её примем. Мы благодарны, что она позаботилась о принцессе Каролине, когда бедное дитя было одиноко и всеми покинуто. Мы разделяем её страсть к натурфилософии. Нам, возможно, потребуются её финансовые таланты в том, что касается до нашего корабля «Минервы», дабы наша доля прибыли не утекала в сундуки нашей компаньонки, Коттаккал, королевы малабарских пиратов.

– Боюсь, я не поспеваю мыслью за вашей княжеской светлостью.

– А лучше бы вы поспевали, доктор Лейбниц. Я вас наняла потому, что некоторые хвалили ваш ум.

– Буду всемерно стараться, ваша княжеская светлость… э… вы что-то говорили про корабль?

– Про корабль не важно! Главное, что эта Элиза привезёт нам первостатейные сплетни из Лондона, выслушивать которые – наш долг как будущей английской королевы. И если Элиза приедет сюда навестить своего приблудыша…

– Я озабочусь, чтобы она засвидетельствовала своё почтение вашей княжеской светлости.

– Решено. Что там у вас дальше?

– Уайтхолл сгорел.

– Весь? Мне говорили, он довольно… велик.

– Те немногие в Лондоне, кто ещё поддерживает со мной переписку, утверждают, что на его месте остались дымящиеся развалины.

– Ми долшни говорит английски, когда ми говорит про Англия! – потребовала курфюрстина. – Иначе ми не имей практик!

– Хорошо. Тогда по-английски: как только закончилась война, виги были низринуты…

– Альянс?

– Да, ваша светлость совершенно правы, альянс был низринут в бездну, а тори вознеслись в горние.

– Какая удача для Вильгельма, – сухо заметила София. – Как раз когда ему надобен новый дворец, монархолюбивая партия получила возможность запустить руки в казну.

– Которая сейчас совершенно пуста. Впрочем, не переживайте за него, затруднение разрешается, за это взялись умные люди.

– Сейчас беседа станет невыносимо скучной, – задумчиво проговорила София. – Вы будете рассказывать про налоги и сборы, летучая мышь заснёт рядом с какой-нибудь наядой и проснётся аккурат посреди обеда.

– Если верно то, что рассказывают о царе, его не смутит летучая мышь. Да будь здесь волки и медведи, он бы бровью не повёл.

– Я не стремлюсь, чтобы Пётр почувствовал себя, как дома, – ледяным тоном отвечала София. – Я хочу показать, что где-то на полпути от Берлина сюда он въехал в цивилизованный мир. А одно из благ цивилизации – философы, способные вести занимательный разговор.

– Так, значит, мы покончили со сплетнями, и…

– …и перешли к новостям наук, естественных или неестественных, как больше угодно. Выкладывайте всю подноготную, доктор Лейбниц! Что молчите? Не стойте с открытым ртом: летучая мышь залетит!

– Английские учёные погружены в дела практические: монетные дворы, банки, соборы, ренты. Французские если не совсем под пятой, то, во всяком случае, в тени инквизиции. В Испании не происходит ничего достойного внимания с тех пор, как оттуда изгнали евреев и мавров, то есть последние двести лет. Так что, спрашивая про науку, ваша княжеская светлость – не сочтите за похвальбу – спрашивает обо мне.

– Позволено мне осведомиться о моём друге?