Смешенье

Звяканье шпор и голоса приближались, рассыпался птичьей трелью смех Софии-Шарлотты! Две фрейлины бросились к Софии подколоть выбившиеся пряди и одёрнуть корсет; та сосчитала до десяти и шуганула их прочь. Слуга с чинным достоинством вынес блюдо, на котором лежала убитая летучая мышь, другой водрузил на стол чистое. Остальные слуги лихорадочно прихорашивали букет и подсвечник. «Доктор! Ваша рапира!» – воскликнула София. Она схватила со стола окровавленный клинок и рассеянно ткнула им в сторону Лейбница. Тот вежливо шагнул вбок, взял рапиру за рукоять и попытался убрать в ножны. Для этого надо было попасть в отверстие, которое он не видел, поскольку убрал очки в карман, а направить мокрое остриё левой рукой брезговал. Так что когда лейб-гвардейцы, составлявшие авангард царской свиты, вошли в зал, Лейбниц по-прежнему стоял перед входом, держа рапиру весьма двусмысленным образом. Гвардейцы, которым платили не за вдумчивость, вполне могли счесть, что он не убирает её, а вытаскивает.

Три сабли разом выскочили из ножен, три клинка сошлись треугольником у шеи Лейбница (блестящие и острые, в отличие от его ржавого). В тот же самый миг – возможно, потому что обмяк от испуга – он попал-таки в отверстие, и рапира скользнула до середины ножен, где и застряла из-за ржавчины. Руки Лейбница повисли, как мокрые тросы. Тяжёлый эфес раскачивался на гибком клинке. Двадцатипятилетний Пётр Романов вошёл в комнату под руку с двадцатидевятилетней Софией-Шарлоттой. Во всяком случае, Лейбниц (стоявший неподвижно, вытянув шею, чтобы не порезаться) заключил, что это царь, поскольку в жизни не видел такого высокого человека. При всём своём непомерном росте царь был прекрасно сложён, а лицо его, чисто выбритое, если не считать усов, хранило мальчишескую свежесть. Когда он оторвал чёрные, навыкате, глаза от Софии-Шарлотты (что было нелегко, поскольку он никогда прежде не видел такой красивой и умной женщины) и узрел немую сцену перед собой, то замер на полушаге. Левый глаз закрылся, словно подмигивая, с трудом разлепился и тут же захлопнулся снова. И тут же всю левую щёку свело, словно её скомкала невидимая рука. Пётр освободился от Софии-Шарлотты, на мгновение закрыл ладонями лицо – то ли от смущения, то ли для того, чтобы скрыть тик, – потом резко отбросил их в стороны и шагнул вперёд. Он был так пугающе огромен, что, казалось, рухнул на гвардейцев сверху, словно исполинская летучая мышь, однако не упал, а схватил двух крайних за шкирку и сдвинул, так что они столкнулись со стоявшим посередине. Держа всех трёх мёртвой хваткой, царь заорал что-то на непонятном языке – московитском, надо полагать. Лейбниц попятился, пока не оказался сбоку и чуть позади от Софии, после чего упёрся обеими руками в эфес и несколькими толчками загнал рапиру на место. К тому времени Пётр перешёл на площадной немецкий.

– Мне нужны три больших колеса!

– Зачем? – спросила София-Шарлотта, как будто она и все остальные в зале не догадались.

– Просто переломать им кости – слишком лёгкое наказание. А вот если привязать их к колёсам и медленно вращать, перебитые кости будут тереться одна о другую…

– У нас тоже существует такая экзекуция, – сказала София-Шарлотта. – Но, – добавила она дипломатично, – мы давно её не применяем, и наши колёса далеко убраны. Матушка, позвольте представить вам господина Романова. Господин Романов из Московии едет в Голландию осматривать корабельные верфи. Он очень-очень интересуется кораблями.

– Рада познакомиться, господин Романов, – сказала София, допуская царя к руке. – Моя дочь по дороге показала вам мои сады и оранжереи?

– Она о них говорила. Вы там гуляете.

– Да, гуляю, господин Романов, по многу часов каждый день, для здоровья, и очень боюсь, что не смогу получить удовольствие от моциона, если эти трое замечательных господ будут неподалёку кричать от боли на медленно вращающихся колёсах.

Пётр несколько опешил.

– Я только пытался…

– Знаю, что вы пытались, господин Романов, и ценю вашу любезность.

– Он опасается раскольников, – пришла на выручку София-Шарлотта.

– Ещё бы их не опасаться, – тут же подхватила София.

– Они считают меня антихристом, – сконфуженно проговорил Пётр.

– Уверена, доктор Лейбниц нисколько не обиделся, что его приняли за раскольника, ведь так, доктор?

– Я некоторым образом даже польщён, ваша светлость.

– Вот видите.

Однако Пётр, услышав фамилию «Лейбниц», вопросительно взглянул на Софию-Шарлотту и сказал что-то, чего никто, кроме неё, не разобрал. Лицо молодой курфюрстины озарилось радостным изумлением, от чего у всех мужчин в комнате сердце остановилось на несколько мгновений.

– Ну да, конечно, господин Романов, он самый! У вас превосходная память! – И она объяснила, обращаясь ко всем остальным: – Тот самый доктор Лейбниц, что подарил мне зуб.

Волна дурных переводов и домыслов прокатилась по толпе разнообразно наряженных пруссаков, московитов, татар, казаков, карликов, голландцев и православных священников за спиной у царя. София-Шарлотта хлопнула в ладоши.

– Принесите зуб левиафана! Или кто там он был.