Смешенье

Они столько лет провели вместе, что уже ничего не могли друг другу рассказать, и новичок — нравился он им или нет — приковывал общее внимание вне зависимости от того, что делал и говорил. Даже когда он отвечал на вопросы Врежа Исфахняна об отношении янсенитов к армяно-григорианской церкви, никто не мог оторвать от него взгляд.

После обеда принесли горячую подслащённую воду, и Даппа задал наконец вопрос, который занимал всех:

— Мсье де Ат, вы, сдаётся, невысокого мнения о покойном капитане галеона. Не в обиду тем, кого уже нет, хотелось бы знать, как произошло несчастье.

Эдмунд де Ат задумался. Солнце село, зажгли свечи; бледное лицо монаха как будто парило в темноте.

— Насколько этот корабль голландский, настолько тот был испанским, — начал он. — Все беспечно полагались на удачу, дисциплина хромала, пассажиры не слушались капитана. Главное различие в том, что ваш корабль — единое предприятие, галеон же принадлежал испанскому королю и был своего рода плавучим базаром, коммерческим ковчегом, вместившим людей с разными, часто взаимоисключающими интересами. Как Ной, наверное, без устали следил, чтобы тигры не съели коз, так и капитан галеона бесконечно улаживал раздоры между богатыми пассажирами.

Вы помните недавний двухдневный град. У некоторых купцов, заплативших за каюты на галеоне, были слуги из тёплых краёв, где не ведают холода и града. Несчастные от страха попрятались в трюм и не соглашались выходить. Лишь когда погода наладилась, они выползли наверх и получили от хозяев хорошую трёпку. Примерно тогда же заметили, что из одного люка сочится дымок. Вероятно, кто-то из слуг, убегая от града, захватил с собой свечу. Может быть, они даже развели огонь, чтобы приготовить еду. Правды так и не узнали. Главное, было понятно, что где-то в трюме среди бесчисленных тюков тлеет огонь.

Ван Крюйк поднялся из-за стола, кивнул всем и вышел. С точки зрения капитана история была окончена. Подробности его не интересовали. Остальные решили послушать дальше.

— Много проповедей можно написать о последовавшей за этим назидательной драме алчности и глупости. Правильнее всего было бы поставить матросов к помпам и залить всё в трюме морской водой. Но тогда погибли бы шелка. Немыслимые убытки понесли бы не только купцы, но и корабельные офицеры, а также чиновники из Манилы и Акапулько, которым принадлежала часть груза. Поэтому капитан медлил, а огонь тлел. В трюм отправили матросов с вёдрами, чтобы найти и залить огонь. Некоторые вернулись и сообщили, что дым слишком густой. Другие не вернулись вовсе. Кто-то предлагал открыть люки и вытащить тюки; те, кто поопытнее, говорили, что едва воздух хлынет в трюм, пламя взметнётся и уничтожит галеон в считанные мгновения.

Мы увидели мираж вашего корабля и дали сигнал из пушки в надежде, что вы придёте на помощь. Даже тут не обошлось без спора, потому что некоторые сочли вас голландскими пиратами. Однако капитан сказал, что это торговый корабль с ртутью, и сознался, что вступил с вами в тайный сговор: пообещал за долю в прибыли указать вам путь через океан и помочь в переговорах с испанскими властями.

— Все возмутились?

— Никто и бровью не повёл. Тут же дали холостой выстрел. Ответа не последовало. Вокруг стояла полная тишь. И тут безумие охватило галеон, как чума. Произошло восстание — не просто матросский бунт, а трёхсторонняя гражданская война. Возможно, когда-нибудь эту историю будут рассказывать с церковных кафедр в назидание пастве, но суть в том, что верх взяли сторонники разгрузки трюма. Люки открыли, дым вырвался наружу — наверное, вы видели его на горизонте, — и тут же, как предрекали опытные люди, наружу вырвалось пламя. Я видел, как горел самый воздух. Пламя надвигалось, прижимая меня к борту, и я, чтобы не сгореть заживо, спрыгнул в воду. Мне удалось выбраться на один из выброшенных тюков. Корабль медленно удалялся, и завершающие мгновения катастрофы я увидел с безопасного расстояния.

Эдмунд де Ат склонил голову, и пламя свечей блеснуло в дорожках слёз на его щеках.

— Господь да помилует души погибших: ста семидесяти четырёх мужчин и одной женщины.

— Женщину можете вычеркнуть по крайней мере на время, — произнес Джек. — Мы вытащили её из воды через пятнадцать минут после вас.

Наступила долгая пауза, потом Эдмунд де Ат спросил:

— Елизавета де Обрегон жива?

— Если можно так сказать, — отвечал Джек.

— Он сглотнул! — воскликнул мсье Арланк на следующий день, подкараулив Джека в гальюне. — Я видел, как дёрнулся его кадык.

— Конечно, сглотнул, — он же ел обед.

— Обед уже кончился!

— Значит, он пил подслащённую воду.

— Он сглотнул не так, — упорствовал мсье Арланк. — Он чего-то испугался. Что-то тут нечисто.

— Ну, мсье Арланк, рассуди — чем могло испугать де Ата спасение несчастной дамы? Всё равно она не в себе.

— Люди, будучи не в себе, часто выбалтывают то, о чём в других обстоятельствах помалкивали бы.

— Ладно, допустим, у него с этой дамой был скандальный роман — потому-то он и не отходит от неё ни на шаг.