Смешенье

— Сударыня, ваш вежливый интерес к моим учёным изысканиям — большая для меня честь. В благодарность буду предельно краток. Есть легенда, согласно которой Соломон, достроив Храм на Сионе…

— …отправился далеко на Восток и основал царство на одном из здешних островов, — закончила Елизавета де Обрегон.

— Истинная правда. Царство несказанно богатое, но, что куда важнее, — Олимп алхимической премудрости и каббалистики. Там впервые были явлены тайны философского камня и философической ртути; все усилия современных алхимиков — лишь попытки собрать крохи, оброненные Соломоном и его придворными магами. В юности, достигнув границы познаний, я пришёл к выводу, что узнаю больше, лишь добравшись до Соломоновых островов и прочесав их дюйм за дюймом.

Теперь пришёл черед Елизавете де Обрегон залиться румянцем.

— Многие погибли в попытке достичь этих островов, ребби. Если ваш рассказ правдив, вам очень повезло, что вы живы.

— Не более чем вам, сударыня.

Взгляды Елизаветы и Мойше встретились. Обмен таинственными лучами продолжался так долго, что Эдмунд де Ат не выдержал:

— Поделитесь ли вы своими открытиями, сударь, или итоги их сокрыты в каком-нибудь шифрованном талмуде?

— Итоги ещё итожатся, сударь, ибо они далеко не окончательны.

— Но вы вернулись с Соломоновых островов!

— Очевидно. Однако вы же не думаете, что я совершил такое плавание в одиночку? Из тех, кто отправился туда, сударь, я — наименьший, мальчик на побегушках. Остальные по-прежнему там, продолжают свои труды.

Морочить голову Эдмунду де Ату и Елизавете де Обрегон было занятной игрой, которая, если повести её тонко, могла даже сохранить Джеку, Мойше и остальным жизнь, когда они доберутся до Акапулько. Однако Джеку оставалось наблюдать за потехой со стороны, поскольку ни монах, ни дама не стали бы с ним беседовать. Она, по долгу спасённой, выказывала ему вежливую признательность, с остальными держалась благодушно-снисходительно и только Эдмунда де Ата признавала за равного. Джека это уязвляло куда сильнее, чем следовало бы. За годы, прошедшие с княжения в Индии, можно было уже привыкнуть, что он снова никто. Однако в обществе испанской грандессы его охватывало желание вернуться в Шахджаханабад и снова поступить на службу к Великому Моголу. И это на борту собственного корабля!

— Единственное лекарство — стать торговым магнатом, — сказал Вреж Исфахнян, когда они ясным холодным утром выходили из Золотых Ворот. — И мы к этому движемся. Бери пример с армян. Мы не ценим титулы, у нас нет ни войска, ни крепостей. Пусть аристократы нас презирают — когда они падут в прах, мы скупим их шелка и драгоценные камни за горстку бобов.

— Все это хорошо, пока властители и пираты не отнимут у вас добытое долгим трудом, — сказал Джек.

— Нет, ты не понял. Измеряет ли крестьянин своё богатство вёдрами молока? Нет, вёдра проливаются, молоко киснет. Крестьянин меряет своё богатство коровами. Есть корова — будет и молоко.

— Что в твоём сравнении корова? — спросил Мойше, подошедший послушать разговор.

— Корова — сеть или паутина связей, протянутых армянами по всему миру.

— Я не перестаю удивляться, как ты находишь армян в любом месте, где мы останавливаемся, — признал Джек.

— Везде, где мы пробыли больше двух-трёх дней — в Алжире, Каире, Мокке, Бандар-Аббасе, Сурате, Шахджаханабаде, Батавии, Макао, Маниле, — я вкладывал небольшую долю моей прибыли в предприятия других армян, — продолжал Вреж. — Порою сумма была совсем незначительна. Однако важно другое: теперь эти люди меня знают, они — узелки моей сети. Когда я вернусь в Париж — даже если мы лишимся «Минервы» и её груза, — то буду богат не молоком, а коровами.

— Типун тебе на язык, — сказал Джек. — Я не суеверен, но лучше не говорить про «Минерву» таких слов.

Вреж пожал плечами.

— Иногда приходится смиряться с большой утратой.

Наступила неловкая пауза, которую только подчёркивали крики матросов, разворачивавших паруса; «Минерва» миновала Золотые Ворота и теперь поворачивала на юго-восток вдоль побережья. Этим курсом ей предстояло идти две тысячи миль до Акапулько.

Наконец Мойше спросил:

— Я так суеверен — или по крайней мере религиозен — и всё думаю: когда закончится моё плавание?

— Когда ты бросишь якорь в Лондоне или Амстердаме и сойдёшь на берег с переводными векселями и привозным товаром, — сказал Джек.

— Я не могу есть векселя.

— Поменяй их на серебро и купи хлеба.

— У меня будет хлеб. И ради него надо было огибать земной шар?

— Хлеб можно добыть где угодно. — Джек взглянул на открытый океан по правому борту и поправил себя: — Кроме как здесь. Зачем плыть вокруг света? Для забавы, наверное. Мы плывём, куда нас гонит ветер, и редко имеем возможность выбирать. К чему ты клонишь?

— Думаю, моё путешествие окончилось, когда мы пересекли Чермное море и вышли из рабства египетского, — сказал Мойше. — С той поры ничто меня не радует.

— Опять-таки у тебя не было выбора.

— Каждый день, — возразил Мойше, — предлагал мне выбор, но я был слеп.