Смешилка — это я!

Отбиваясь от упреков, высокие руководители вздыхают: «Побывали бы в нашей шкуре!» Побывав в их шкуре всего десять минут, я и то поняла, что вылезать из нее не хочется. «Почаще бы представлялась возможность восстанавливать справедливость с помощью трубки, кого-нибудь осчастливливать, а кого-то смело одергивать!» — думалось мне. Впрочем, чтобы одергивать, министр не нуждается в смелости. С министерского места ставить на место других очень просто.

«Привлекательна не сама власть, — молча оправдывалась я, — а то, что она способна помогать, защищать!» Я легонько защищала и свои карьерные склонности.

Когда мы с директрисой праздновали победу, она на миг ликование притормозила:

— А многим, мне кажется, было безразлично, останусь я или уйду.

Безразличные конечно же находились… Но я поклялась, что их не было. И задумала продлить директрисино торжество.

Должность ее, напомню, тоже не имеет женского рода, но я этим пренебрегала. На звание министра посягнуть не посмела, а на звание директора посягнула с легкостью. Почему, в конце концов, женщина и в этом случае должна довольствоваться словно бы чужим — мужским — чином!

Ди-рек-три-са… Менее благозвучно, но более самостоятельно!

Мне захотелось, чтобы ближайшие мои подружки разделили с директрисой «праздник возвращения», как сама она назвала сотворенное мной событие.

Бесхитростная, как дитя, она, прослышав о коварных намерениях муниципалитета, поторопилась кое с кем попрощаться — и вся школа узнала, что ее «переводят»… Плохие вести более быстроноги, чем хорошие. Тем паче хотелось, чтобы подружки мои тоже директрису поздравили. Но они принялись увертываться. «Кто-нибудь увидит, услышит… Или она сама разнесет… И все посчитают, что мы подхалимки!»

— Поздравьте ее по телефону. Я знаю домашний номер.

Но подружкам и это не подошло: представилось неудобным, нескромным. Почему промолчать удобно, а промолвить добрые слова неудобно? Они ведь, как и я, к директрисе привыкли и разлучаться с ней не хотели. Снова «чувства на привязи»?

Что ж, тогда я стала названивать их голосами. Уж эти-то голоса подделать для меня было проще простого!

Я поздравляла директрису и от имени тех мальчишек, у коих на почве переходного возраста голоса ломались, то есть звучали тонко, совсем по-девчачьи.

Девчонки перед высокомерными старшеклассниками выламывались, а у мальчишек голоса выламывались (но в ином смысле). У меня же, как у наркоманки (если и это бывает тоже в ином, положительном, смысле!), начиналась ломка, если мне некого было измененным голосом выручать.

Всех, изображенных с поздравлениями по телефону, уведомить об этом не успела. А директриса бросилась якобы звонивших отблагодаривать. Не только в трубку, но и приглашая к себе в кабинет… Сначала я съежилась… А позже узнала, что никто от «спасибо» не отказался. Поздравлять они, значит, стеснялись, а принимать незаслуженные поклоны — нет. И мальчишки переходного возраста восприняли те директрисины «спасибо» как должное. Сколько еще ехидных загадок подкинет мне жизнь?

Пародисты используют умение копировать себе на пользу: концерты, гонорары, аплодисменты. А я пыталась использовать свое умение и на пользу другим… в их личной жизни.

«Как бы еще повстречать человека, кем-то обиженного, чтобы его защитить?» Нет, я никому неприятностей не желаю. Но как же я могу бороться со злом, коли оно от меня уворачивается? Если люди когда-нибудь перестанут нуждаться в помощи, будет прекрасно. Это моя мечта… Но суждено ли ей сбыться?

Бабуля вспоминала — мне на пользу! — не одних только писателей, но и ученых, философов.

Некоторые сделались всем известными, но я о них ничего не слышала.

Философ Гельвеций, живший в восемнадцатом веке, припоминала бабуля, утверждал: «Самая низкая человеческая страсть — это зависть: под ее знаменем шествуют коварство, предательство и интриги».

— Иные завидуют даже покойнику, если его укладывают в богатый, роскошный гроб, — бабуля поддержала Гельвеция. — А грустнее всего, когда по воле зависти далекими становятся близкие. — Бабулина память не останавливалась. — Однако другой, не менее знаменитый ученый, Геродот, живший, представь себе, задолго до нашей эры, умудрился писать о зависти с юмором: «Предпочитаю, чтобы мои недруги завидовали мне, чем я моим недругам».

Этими знаниями и цитатами бабуля вооружила меня в связи с тем, что по вине зависти лучшей ее подруге незаконно урезали пенсию и вдобавок обложили ее, пенсионерку, налогами.

Я очень обрадовалась…

— Что тебе так понравилось? — удивилась бабуля.

— Поверь, не то, что опять появились доносчики, а то, что нашелся еще один случай их победить!

Завистливые соседи донесли, что пенсионерка привольно зарабатывает… как высококвалифицированная портниха. И что даже юная кинозвезда, по прозвищу Смешилка, у нее «обшивается». Весь дом, дескать, видел, как я лично (в доносе так и было сказано: лично) отблагодарила пенсионерку за платье, в котором, как было написано, блистала на первом показе фильма и в котором меня несли на руках.