Смешилка — это я!

«Человек же не только женщине „брат“ (или как это там называется!), человек, говоря возвышенным языком, человеку брат! Но мой брат этого не понимает…» — думал я, опускаясь на благодарные руки членов нашего (пока еще не расформированного) литературного кружка и их родителей. Среди этих рук были и руки Наташи Кулагиной. Я почувствовал их…

Природа на улице меж тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: опять моросил бодрящий всех детективов дождь и аппетитно хлюпала слякоть. Из-за мощных вокзальных строений, напоминавших во тьме громоздкие древние замки, неожиданно и дерзко срывая шапки и вырывая из рук у родителей зонтики, нападал ветер. Все способствовало рождению очередной «Очень страшной истории», хотя этого можно было и не заметить…

Меня бережно опустили на землю.

Бородаевых-старших знали не только лично, но и по фотографиям, отражавшим разные этапы их жизненного пути. «Уголок Гл. Бородаева», закрытый Нинелью, был не просто насыщен, а даже перенасыщен семейными экспонатами и реликвиями.

Мать Глеба походила на своего сына той давней поры, когда он очень любил собак и некоторых людей, а не только себя самого. Это была женщина лет тридцати семи… В крайнем случае тридцати восьми или восьми с половиной.

— Тут прозвучало ужасное слово «злодейство», — с наивным изумлением произнесла она. — От какого злодейства спасали наших детей? — И притянула к себе Глеба, будто обещая уже не отпускать его туда, где могут быть «злодейство, мрак и жуть».

В ответ к мокрому столбу трагически прижалась фигура Покойника. Было похоже, что его вот-вот собираются вздернуть на тот железобетонный столб.

— Я прочитаю вам короткий, но, по-моему, острый как нож отрывок из поэмы «Демон»…

— Это уже было, — негромко, но твердо перебила Покойника Наташа.

— Был просто «Демон»… А тут «Демон из нашей школы». Когда еще родители соберутся все вместе?!

Это выглядело неестественно, но «горем от ума» Покойник не страдал. Это во-первых… А во-вторых, его буквально раздирало и чуть было не разорвало совсем желание, чтобы всех сразу — и нас, и родителей — пронзил нож, с которым он сравнивал свой отрывок.

— Пусть прочитает! — поддержала Покойника мама Глеба, поскольку речь зашла о литературе. И прикрыла глаза рукой, готовясь получить наслаждение. О, если бы она знала, кого сравнивала с Демоном поэма Покойника!

Воодушевленный Покойник живо начал:

«Умереть, умереть, умереть
И не видеть мне белого света,
Чтоб уже никогда не смотреть,
Как с другим ты идешь из буфета…»
Я такие стишки сочинял,
Как поэт ни копейки не стоя,
Потому что не видел, не знал,
Что такое — старуха с косою!
По-иному смотрел я на свет,
В нем еще не узрел свою цель я,
Потому что не видел скелет,
Да еще в глубине подземелья!
И не знал, что страшна, как свинец,
В ясный день налетевшая вьюга…
Я не знал, как опасен хитрец,
Если он под личиною друга!

Родители с недоумением переглядывались.

— Спасибо Алику! — внезапно произнесла (кто бы вы думали?!) Наташа Кулагина.

Покойник резанул меня уже не первым в тот вечер ревнивым взглядом.

Но все равно я готов был обнять Покойника, ведь она воскликнула это, чтобы прервать его демоническую поэму и спасти Глеба.

— Качать его! — вновь предложила мать Принца.

— Но уже поздно, — бесстрастно, взглянув на часы, сообщил отец Вали Мироновой.

Многие его не расслышали — и я опять взлетел вверх. Опять испытывая, что скрывать, чувство законной гордости… Меня, однако, надо было не только вскинуть, но и поймать. А все кинулись к метро, надеясь, что поймают другие.

Приземляясь самостоятельно, я начал планировать… Словно за парашют, ухватился за чей-то зонтик.

Тут я услышал насмешливый, как обычно, голос старшего брата Кости:

— Лучше бы на меня с неба свалилась Нинель! Но ничего не поделаешь…

Ему все-таки пришлось вынуть руки из карманов и подхватить меня.

Глава II, где впервые появляется Мура — руководительница «Клуба поразительных встреч»

На следующий день я убедился, что мои взлеты над мокрым вокзальным перроном не были последними в жизни. Наоборот, их можно было бы назвать тренировочными. С утра до вечера я как бы не опускался на землю.

Я где-то читал, что испытание славой — очень тяжелое испытание. Однако в тот день, ощущая на себе воспаленно-восторженные взгляды и безудержные прославления, я ни малейшей тяжести не почувствовал. Мне было легко, как и должно быть, когда порхаешь на крыльях. Порхал я до тех пор, пока не подошла Наташа Кулагина. Я ждал, что она поздравит меня с почти космическими успехами. Но она спросила:

— Ты заметил, что Глеб не пришел сегодня?