Сметенные ураганом

Когда в крематории она впервые увидела мертвого Гену в гробу, его навсегда застывшее лицо показалось жалким и помолодевшим. Мертвым он стал похож на того застенчивого толстого очкарика, над которым насмехалась половина школы. Он лежал без очков, и Свете со своего места почудилось, что сквозь ресницы покойник смотрит куда-то, а может, это ее застилавшие глаза слезы создавали такую иллюзию? Она перевела взгляд: в ногах гроба стояла Соня и рыдала так горько, будто это она, а не сестра провожает мужа в последний путь. И тут Светлана все вспомнила.

Она отняла у сестры жениха. Ведь Гена прежде любил Соню, и, наверное, она его тоже – вон как убивается. И только сейчас Светлана сообразила, что у Соньки так никого и не появилось, а прошло ведь уже больше года… И бесполезно убеждать себя, что цель оправдывает средства, что иначе она не могла поступить, что это был единственный выход, – она поступила подло, солгав Гене и подстроив ему ловушку. Она не думала тогда, что лишает сестру счастья. Она хладнокровно окрутила Геннадия за несколько дней и хладнокровно использовала, лишив счастья и его тоже. Сейчас стыдно было вспоминать, как она ругала его, порой унижала и насмехалась, говорила обидные слова, а он все сносил. Конечно, он был несчастлив, особенно в последние полгода. А ведь она могла подарить ему счастье. Не так уж трудно это было. Не отворачиваться в постели, сказать иногда несколько ласковых слов, просто проявить к нему чуточку уважения. А как он хотел ребенка… Наверняка, он был бы счастлив, если б она родила. Но она и этого для него не сделала. Она гнусно обманула бедного Генку, да еще насмехалась в душе, что он так переживает из-за мнимого выкидыша.

Вспомнив об этом, Света всхлипнула и, чтобы не разрыдаться, торопливо наполнила рюмку коньяком, залпом проглотила его и схватилась за сигареты.

«Я много курю и много пью, – отметила она и криво усмехнулась. – А что еще остается, когда стыд и раскаяние рвут душу?»

Позвать маму и вывалить все на нее? И довести своими признаниями до инфаркта? Если бы хоть Маня могла прийти, посидеть здесь, она бы успокоила… Но подруга даже на поминки не осталась – ухаживает за Мишей, он до сих пор не встает с постели. Впрочем, и Мане Света не осмелилась бы рассказать всего.

Кто у нее еще есть из близких? Миша…

Она и Мишу чуть не убила, ведь и его могли застрелить. И Мишенька последний человек на свете, которому она может рассказать правду. Он до сих пор думает, что Гена женился на ней по любви, а она пожертвовала собой, согласившись на этот брак. Если он узнает, что она обманула Генку, наговорив на сестру, что хладнокровно затащила в загс и хитростью добилась молниеносной регистрации – Миша перестанет ее уважать. И любить не сможет. А она нуждается в его любви. Если его любви не останется – зачем тогда вообще жить?

Впервые Света чувствовала себя настолько одинокой. Казалось, во всем мире нет плеча, на котором она могла бы выплакаться и успокоиться.

Она налила еще коньяка и опять выпила до дна.

Вот бы напиться до бесчувствия, как папочка напивался… Тогда она точно все забудет. А пока можно сколько угодно твердить себе: «Я не буду думать об этом сегодня» – все равно не удастся отогнать рвущие душу мысли.

Света наполняла очередную рюмку, когда похоронную тишину квартиры прорезал звонок в дверь. От неожиданности она вздрогнула, коньяк выплеснулся на стол.

Кто бы это?.. Соседка с запоздалыми соболезнованиями? Или один из коробейников, что таскаются по домам в надежде втюхать китайские кофемолки, электрические открывашки для банок и утюги?

К двери прошаркала мама. Света одним махом опрокинула коньяк в рот и тут же поперхнулась, услышав бархатный баритон из коридора:

– Здравствуйте. Вы не помните меня? Моя фамилия Шереметьев. Я давний друг Светланы и родственник Ганелиных. К сожалению, дела не позволили мне присутствовать на похоронах Геннадия, а завтра я уезжаю и лишь поэтому пришел выразить свои соболезнования в столь поздний час.

Света вскочила, с удивлением отметив, что слегка качается, торопливо пригладила затянутые в хвост волосы и одернула черный свитерок. Выходя в коридор, мельком взглянула в зеркало. Глаза опухли, и кончик носа почему-то покраснел, но нет ни малейшей возможности припудрить его.

Юрий, в черной рубашке, темно-сером костюме и галстуке в тон выглядел именно так, как должен выглядеть человек, пришедший выразить соболезнование семье покойного. С безупречной вежливостью он пожал руку Свете и сказал несколько приличествующих ситуации слов.

Ольга Петровна вернулась в комнату, а Светлана кивнула в сторону кухни:

– Проходите, Юра. Там можно курить.

Пропустив его, она закрыла за собой дверь, отставила бутылку и рюмку в сторону, вытерла стол и присела на угловой диванчик. Шереметьев расположился на стуле и, смерив взглядом бутылку, заметил:

– Это вы одна вылакали? Многовато.

– А вам-то что? – вяло огрызнулась она.

– Пить в одиночку – вообще последнее дело.

– Составьте компанию.

– Ладно, одну рюмку за упокой души новопреставленного Геннадия я выпью, а больше не буду и вам не дам.