Смятая рукопись

Народу, в основной массе, был понятен язык «агиток», стихи-речевки, стихи-воззвания. Но необразованные люди были глухи к поэзии, потому она не представляла для них никакой ценности.

И все же именно поэты пошли «в народ». Александр Блок – первый из когорты «серебряного века», принял революцию, как созидающую силу, способную осуществить вековые надежды русской интеллигенции. За ним последовали Валерий Брюсов, Владимир Маяковский, Сергей Есенин. Все они – Поэты! Таково их предназначение в истории литературы: не проза, а поэзия, с ее лирическим героем, незамедлительно и страстно отозвалась на «музыку» революционной бури.

Во исполнение решений ВАПП, литература распахнула двери пролетарским поэтам. По временному промежутку это был своего рода «мостик» между прошлым и будущим русской просодии. Но «в неизбежном столкновенье / Два века бились за свое». Так, в1921-м году вышел сборник стихов Анны Ахматовой "Подорожник", в 1922 году –"Anno Domini", ее пятая книга, однако вскоре поэтесса стала «подцензурной», запрещенной к печати.

При этом тиражировали новых авторов из пролетарской среды, которые являлись создателями «своей художественной литературы как могучего средства глубокого воздействия на чувственные восприятия масс»[3]. Тема их творчества была созвучна времени больших перемен и являлась «механизированным коллективизмом». Упрочилось словосочетание «пролетарские поэты», которых власти всячески поддерживали, в отличие от носителей «старой культуры» и новокрестьянских поэтов. Так русская культура получила «классовый» признак идеологии и, следовательно, направление развития.

Тем не менее, поэзия 20-30-х годов XX века еще хранила отблески классической. Однако полифония, созданная творчеством Н. Гумилева,  А. Блока, И. Северянина, В. Маяковского, В. Хлебникова, Д. Хармса, А. Введенского, С. Есенина, Н. Клюева, А. Крученых, Э. Багрицкого, М. Волошина, М. Кузмина и др., затихала вместе со смертью поэтов либо была заглушена залпами соцреализма.

Так, в Декларации пролетарских писателей «Кузница» подчеркивалось, что они выступают «против пустозвонства, стихачества и рифмачества», «словесных бездушных фокусов», «индивидуалистических мигов и настроений». Из творческих наработок поэзии были исключены школы имажинистов, символистов, футуристов, как классово чуждые явления.

Прежде всего, литературе вменялось служение делу пролетариата, программе партии; задача ее – отражение и воспевание Октября, грандиозности событий, социальных перемен, происходивших в стране. Не случайно креп голос агитатора – горлана и борца, заглушая мягкую тональность, яркую образность, ритмы и рифмы «старых поэтов».

Поэзия, как и литература в целом, не избежала политизации. И это незамедлительно отразилось на ее уровне: множество стихов и почти полное отсутствие поэзии. Хотя А. Блок еще в 1919-м году в статье «Интеллигенция и революция» предупреждал писателей об этом: «если они делают политику, то грешат против самих себя, потому что " за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь": политики не сделают, а свой голос потеряют»[2]. Однако, вопреки его мнению, именно писатели и поэты надолго стали идеологическим «оружием» власти, формируя мировоззрение народа в нужном направлении.

С наступлением тоталитаризма «я», прежде индивидуальное, самостоятельное, передававшее интимные чувства, стало чуждым торжествующему, коллективному «мы». Резко осуждались авторы, «тесно связанные по своей психике с прошлым». В поэзии все надсаднее звучала неопатриотическая тема. Революционная романтика обрела характер «трибунной», «баррикадной» – одобренной идеологами культурной революции.  Наступила пора «потрясающей открытой грандиозности, не знающей ничего интимного и лирического».

Поэты обязаны быть, как все, – «винтиками» системы. «В классовом обществе художественная литература служит задачам определенного класса. И только через него — всему человечеству»[3]. Но не все готовы шагать строем, в ногу, «левой, левой». Были те, чьи мысли и творческие искания не укладывались в «прокрустово ложе» догматов пролетарской литературы, «которая организует психику и сознание рабочего класса и широких трудовых масс»[3]. Те, кто посмели иметь свой голос, были обречены: около четырехсот поэтов распяты при одобрение «сознательных граждан». Их обвиняли в участии в заговорах, шпионаже, подготовке к диверсиям, распространении вредных идей, одним словом, объявляли «врагами народа».

Оклеветанные «праведниками».

Принесенные в жертву кремлевскому Молоху.

Расстрелянные, сосланные в лагеря, как преступники, и умершие там.

Похороненные в безвестных могилах.

Не дописавшие стихов.

Не успевшие протянуть руку молодому племени поэтов.

Жизнь продолжалась: поднялись, вставая во весь рост дети, родившиеся в 10-20-х годах 20-го века. Поколение, которому выпала короткая юность и стремительное взросление на фронтах Великой Отечественной. Поколение, успевшее вытолкнуть в жизнь молодых поэтов, одним из которых был Борис Смоленский.