Смятение

Потом, когда она выскользнула из постели и надела одну из ночнушек, подаренных ей отцом, когда ей было четырнадцать, и до сих остававшихся самыми любимыми, она подумала, как же повезло, что этот раз не был первым, потому как, по крайней мере, она понимала, что происходит, и более или менее к этому привыкла. До этого, на самом деле, она побывала в постели с Майклом четыре раза: первый был ужасен, потому что было так больно, а она чувствовала, что она не может сказать ему об этом, ведь он казался таким восторженным. Другие разы были получше в том, что больно не было, а один раз начало даже стало таким восторгом, но потом он принялся совать ей язык в рот, после чего она словно бы отключилась и ничего не чувствовала. Он, впрочем, похоже, не заметил, что в то время, казалось, было хорошо, однако это случалось безостановочно всю первую неделю медового месяца, и она почувствовала в этом странность, хотя он то и дело уверял, как сильно любит ее, и постоянно говорил, что он чувствует и что с ним творится во время любовных утех, он, похоже, не очень обращал внимание на нее. В конце концов она стала гадать: а этот острый сладкий трепет, словно бы что-то внутри ее начинает раскрываться, – случается ли он на самом деле.

В ту первую ночь, однако, она просто ощутила облегчение оттого, что не больно и что ему это, похоже, дает наслаждение. Еще она вдруг ощутила, что устала как собака, и заснула спустя несколько мгновений, забравшись обратно в постель.

Утром она проснулась, поняв, что он вновь жаждет близости с ней, а потом была вся новизна совместного мытья в ванне, и одевания, и изумительного завтрака из яиц и меда, а потом они долго прогуливались в парке, где было озерцо с лебедями и другими водоплавающими, а потом в лесу. Стояло идеальное сентябрьское утро, спелое, ароматное и тихое. Они ходили рука об руку, видели цаплю, лисицу и большую сову, и Майкл совсем не говорил о войне. Всю неделю они приходили ужинать в дом леди Мой, где та обитала с компаньонкой в обстановке продуманного увядания. Большая часть дома держалась взаперти, а в остальной стоял невыносимый холод, из такого дома, подумалось ей, хочется на улицу выйти погреться. Леди Мой подарила Майклу пару превосходных ружей «перде», принадлежавших ее мужу, и две акварели Брабазона. «Я перешлю их тебе», – сказала она. «А вам, – обратилась она позже к Луизе, – едва ли я могла выбрать подарок той, кого не видела. Но теперь я познакомилась с вами… и, между прочим, Майки, по-моему, ты отлично для себя постарался… и я знаю, что делать». Она пошарила в большой вышитой сумке и извлекла маленькие часы из голубой эмали в обрамлении жемчуга, висевшие на покрытой эмалью цепи с брошью-заколкой на ней. «Их подарила мне моя крестная мать, когда я вышла замуж, – сказала леди, – время они показывают не очень точно, но вещь красивая».

За ужином леди Мой расспрашивала Майкла о его корабле, и он много чего поведал ей о нем. Она пыталась быть, а потом выглядеть заинтересованной, однако мало что могла сказать по поводу числа пушек, которые установят на новом торпедном катере.

И только перед самым их уходом леди Мой спросила об их планах, так как узнала, что вторую неделю отпуска Майкла они проведут в Хаттоне.

– Мамочка так жаждет увидеть нас. И мы подумали, что ей будет приятно, если мы приедем.

– Я уверена, так и будет.

Она заметила на себе взгляд леди Мой, но не смогла истолковать его выражения. «Я и вас тоже должна поцеловать», – сказала она, закончив обниматься с Майклом.

Они шли обратно по дороге к своему коттеджу в темноте.

– Ты ни разу не говорил мне, что мы едем в Хаттон.

– Разве нет? Должен был сказать. Я почти уверен, что говорил. Ты же не возражаешь, во всяком случае, верно?

– Нет. – Она вовсе не была уверена.

– Понимаешь, милая мамочка неважно себя чувствует и так ужасно обо мне беспокоится, что кажется… она очень-очень тебя любит, понимаешь. Она сказала мне, что не может вообразить лучшей матери для ее внука.

Она была ошеломлена.

– У нас же пока его нет, или есть?

– Дорогая, – он, смеясь, сжал ее руку, – об этом ты первой узнаешь. Надежда всегда есть.

– Но…

– Ты говорила, что хочешь шестерых. Надо же с чего-то начать.

Она уже рот открыла, чтобы сказать, что не хотела детей сразу же… прямо сейчас… и снова закрыла его. В голосе его слышалось поддразнивание – он говорил несерьезно.

Однако в Хаттоне та же тема опять всплыла. Они пробыли там четыре дня, и она вызвала недовольство, и, хотя Ци непосредственно с ней не говорила, недовольство было доведено до нее разными способами. У нее появились довольно сильные колики в животе, и Майкл отнесся к ней с большой заботой, препроводил в постель после обеда и дал горячую грелку.

– Ты мил ко мне, – сказала она после того, как он наклонился поцеловать ее.

– Ты моя маленькая миленькая женушка. Между прочим, Ци рассказала мне про один полезный прием. Когда ты поправишься и мы займемся любовью, то будет полезно подложить под ноги подушку, тогда сперме будет легче добраться до яйцеклетки.