Смятый лепесток

Потом принесли десерт, и пока мы пили чай, Мия с готовностью отвечала на различные вопросы, и её эрудированность привела в восторг моих родителей.

– Какой одаренный малыш! Ты с ней занимаешься?

– Я старалась уделять её развитию всё своё время. И через игры она быстро усваивала информацию. Заговорила рано, да и слова почти сразу произносила четко. К трем годам уже знала три алфавита, пыталась вырисовывать буквы. Сейчас она увлекается птицами. И всё остальное изучает в детском саду. После того, как устроилась на официальную работу, времени на домашнее обучение у меня больше нет.

– А ещё она плавает, как рыбка. И очень самостоятельная. Не ребенок, а взрослый человек в маленьком теле, – добавляю с непроизвольно расползшейся улыбкой.

А ведь, правда, для своих четырех с хвостиком Мия была необычайно умна. Я поэтому и называл её Умкой. Схватывала на лету, анализировала, выдавала версии. Для меня изначально это было довольно странно, я особо тесно не общался с чужими детьми, но мне казалось, они на порядок наивнее и проще. А Мия – нет. В этом, пожалуй, она похожа на свою мать.

– Ну, что? Едем гулять в парк? – с энтузиазмом напоминает папа.

– Я только переоденусь, – мама скрывается за дверью.

– Я могу остаться здесь? – изумляет вопросом Алина.

– Почему?

– Я не хочу выходить в город. Мне неприятно.

Мы с отцом переглядываемся. Тот крайне озадачен, но пожимает плечами, мол, как хочет.

– Аль, – перехожу на шепот, наклонившись к ней, – в чём дело?

Тут же отстраняется на безопасное расстояние от меня. Давлю в себе поднявшуюся в связи с этим злость и жду ответа. Девушка неопределенно машет, покачивая головой.

– Я просто не хочу. Не хочу возвращаться в свое прошлое, на котором поставила крест.

– Это глупо, – цежу, зыркая на неё предупреждающе.

– Как скажешь. Но, если можно, я останусь здесь.

– Можно, конечно, – выдает появившаяся вдруг мама, делающая мне жесты руками, – вставай, Дим. А Алина пусть отдохнет. Поедем вчетвером.

Раздраженно вскакиваю и выхожу в коридор, спешно обуваясь. Хватаю ключи и спускаюсь по лестнице на улицу, где отключаю сигнализацию отцовской машины и усаживаюсь за руль, заводя мотор. Через минуту появляются остальные. Понимая, что в гневе меня лучше не трогать, никто не произносит ни слова. Выезжаю со двора и удаляюсь на несколько метров.

Резко даю по тормозам, включая аварийку и останавливаясь на обочине. Тяжело дышу, сжимая губы.

Сука!

Задолбала эта недосказанность…

Не могу! Крышу сносит, нутро рвёт на части. Хочу вернуться и выпотрошить из Алины правду. И если сию же секунду не добьюсь своего, сдохну от напряжения…

– Пап, сядь за руль. Я возвращаюсь.

– Дима! – кричит мне вслед мама, когда я вылетаю из салона. – Сынок, не обижай девочку!

Девочку.

П*здец. Нашла девочку. Каменная глыба. Горная недосягаемая вершина. Непробиваемая. Несравненно стойкая.

Ненавижу эти качества. Они сбивают с толку, не получается ощупать её настоящую, понять, что с ней происходит.

Это убивает! Чтоб её!

Вбегаю в квартиру и, не разуваясь, иду дальше. В комнату Сони, которую выделили Алине. Она стоит посреди помещения и смотрит на фотографию сестры на стене. Хватаю девушку за локоть и резко разворачиваю к себе так, что распущенные волосы, взметнувшись, хлещут по нам обоим.

– Тебя сослали в эту глушь, да? Не просто выгнали, а отправили туда, чтобы никто не знал о позоре семьи – беременной вне брака дочери? И имя тебе сменили, чтобы правдоподобнее было? А теперь ты не хочешь ослушаться приказа и выйти в город, в котором запретили появляться?

– Мне больно, – спокойно оповещает, пытаясь вырваться. – Тебя не касается это. Я предупреждала, чтобы ты не задавал мне вопросов.

Я просто взрываюсь.

Отталкиваю её от себя и рассматриваю, словно видя впервые. Хватаюсь за голову и выдаю потрясенно, с нескрываемой злобой и диким ревем:

– Бл*дь! Ты, вообще, живая? Способна на эмоции? Хоть что-нибудь? Какой-то робот! Всё тебе по боку. Никак не прошибить!

– Возможно.

– Я вижу! Я, сука, вижу, что нет, не живая! Ты существуешь на автопилоте?!

Алина отходит на пару шагов назад и смыкает веки. Я стою на месте и пышу огнем. Я не контролирую себя, озверел, оглушило к чертовой матери. Хочется её растрясти, чтобы сагрилась. Орала, возмущалась, плакала. Как бы гнусно это ни звучало, но именно это мне и нужно – истерика. Содрать ледяную маску, услышать, наконец, что-то на человеческом, а не межпланетной ровной частоте.

– Ты очень странная, Алина, очень. Будто тебе в кайф всё, что произошло…

Внезапно что-то меняется. Еще до того, как она распахивает глаза, воздух ощутимо сгущается, а напряжение скачет. Я замечаю, как она сжимает кулаки, борясь с собой. И, видимо, проигрывает в этом сражении. И вот, девушка обезумевшим взглядом вколачивается в меня. Грудь её часто-часто поднимается и опускается. Отрывается от стены, у которой находилась почти вплотную, и медленно приближается.

– Ну, конечно же, в кайф. Я же получала колоссальное удовольствие от того, как ты меня насиловал на протяжении трех недель, балдела от мучительной боли, я же мазохистка. Ты не знал?