Смола

Представь себе, что когда мы болеем ангиной, то постоянно пытаемся облегчить болезнь теплой жидкостью и мягкой пищей. То же чувствовала и я. Чем меньше я могла сказать, тем больше мне нужно было есть. Наверное, так я пыталась избежать того, что стенки горла окончательно сомкнутся.

Со временем в моем горле образовался целый ком затонувших предложений. Сломанные слова, никак не связанные друг с другом, оборванные начала, незаконченные окончания, строки, между которыми нет воздуха, сломанные конструкции, накопившиеся гортанные звуки.

Там застряла моя боль. У тебя не должно ее быть. У твоего отца тоже – у него есть своя. Поэтому я спрятала ее внутри себя, это мой способ защитить тебя. У твоего отца способ немного другой.

С любовью, мама.

Темнота и мусор

Йенс Хордер не брал у природы больше, чем ему нужно. К смоле это, однако, не относилось.

Все началось с любопытства. Отец рассказал ему о золотом соке деревьев и его свойствах. Незадолго до своего преждевременного ухода Силас Хордер даже показал сыну, как из дерева этот сок выпускают. Сначала со ствола срезают небольшой кусок коры, затем делают V-образное углубление, через которое сок стекает в чашку.

Позже Йенс выяснил, какие деревья подходили лучше, и стал добывать из них смолу постоянно. Он всегда действовал очень осторожно – нельзя было допустить, чтобы дерево страдало от его вмешательства. Сок надо добывать с нежностью, словно доишь корову.

Он знал, что наносил дереву раны, но чувствовал, что на то есть причины, которые он не мог объяснить. Может, оттого, что смола была для него наркотиком с опьяняющим ароматом хвои, ароматным стимулятором, без которого он уже не мог обойтись. Или оттого, что Йенс надеялся найти применение каждому кусочку застывающей смолы, хранившейся в мастерской – в виде большого мрачного туловища из неровных кусочков, которые так и норовили оторваться друг от друга. Смотря на него, Йенс вспоминал о пакете лакричных леденцов, которые они ели вместе с отцом, лежа как-то ночью в гробу. Тогда для Йенса не было ничего вкуснее тех леденцов.

Экспериментируя, Йенс научился очищать кусок смолы от грязи – для этого его нужно было положить на фольгу, натянутую поверх жестяной банки, и проколоть в фольге маленькие дырки. Банку он ставил на самодельную, но очень аккуратную конструкцию из железных прутьев и подковы. Держа смолу над фольгой, он плавил ее на огне. Грязь таким образом оставалась на фольге, а уже чистая смола стекала на дно банки. Когда смола застывала, он прятал ее: очищенные кусочки – в одну бочку, остатки – в другую. Из них он всегда мог выбрать нужный и снова расплавить для определенной цели. А целей было предостаточно. Смола обладала антисептическими свойствами, а при правильной обработке ее можно было использовать как клейкое вещество для приготовления мыла, и даже в качестве топлива – Йенс намазывал неочищенную смолу на кончик палки, и получался факел, горевший безупречно.

В кармане Йенс носил маленького муравья, законсервированного в янтарно-золотой вселенной. Он выглядел точно так же, как и в тот день на берегу моря, когда Силас впервые показал его сыновьям; и точно так же, как миллионы лет до этого. Обычно муравьи тащат кусочки застывшей смолы к себе в дом, и там она служит им защитой от болезней. Но этому муравью суждено было застрять и задохнуться в липкой смоле и лишиться жизни, но не тела.

Смола одновременно могла целить, убивать и сохранять – и это завораживало Йенса Хордера.

Бочки со смолой были единственным упорядоченным элементом его мастерской. Его собственным «оком Сахары». Они стояли рядом друг с другом, и больше походили на три мусорных ведра, но внутри них было то, от чего, вероятно, нужно было избавиться в первую очередь. Они стояли среди хаоса картонных коробок, мешков, инструментов, автозапчастей, рулонов бумаги, проводов, остатков еды, газет, полиэтиленовых пакетов – чего там только не было – и напоминали о деревьях, в которых текла жизнь.

Со временем и эти бочки затерялись среди множества вещей, так что их уже не было видно. Но Йенс, однако, всегда находил их – он с легкостью ориентировался среди всех этих предметов. Он воспринимал порядок не так, как те немногие, кто когда-либо открывал дверь в его мастерскую. Позже только его дочери было разрешено заходить туда.