Смола

Если бы он мог вдохнуть полной грудью, то рана бы покрылась коркой и отвалилась. Он был в этом уверен. И именно это мучило его. Ему не хватало воздуха. Какого-то другого воздуха; не того, что был в классе или в городе. Этот воздух был полон дыма и бесконечных дел; он затаптывал Роальда в асфальт, заставляя его каждый день волочиться на четвертый этаж с пакетами. Его мучили угрызения совести: он стыдился того, что снова купил сигареты и виски и что ни одну из этих красавиц он так и не решился пригласить к себе и снять с нее платье. Он начал думать о том времени, которое он упустил, о вкусной еде, которую не научился готовить, об интересных книгах, которые не прочитал, о снах, которые уже не помнил. Словно все вдруг стало ничем. Было только одно решение.

* * *

Седой бородатый паромщик искоса поглядывал на Роальда после того, как тот отказался от обратного билета. Он внимательно посмотрел на набитую битком машину: с сумками, комнатным растением, книгами и потертой этажеркой. На переднем сиденье стоял ящик с транзисторным радио и стопкой кассет. Интересно, что подумал паромщик о водителе? Решил, наверное, что перед ним пропащий горожанин (коим он и являлся).

Вслух паромщик ничего не сказал. Он просто взял деньги и сложил их в черную поясную сумку, после чего одной рукой указал Роальду на свободное место, а второй – махнул рукой следующему водителю, чтобы тот проезжал. Когда новый владелец трактира заехал на борт в своей «Симке», ржаво-красные металлические плиты палубы задрожали.

Один на один с природой, глядя вдаль на широкие поля, Роальд стал приходить в себя. Теплый островной воздух пронизывал его насквозь, словно все небо вдруг умещалось в его легких и расширяло их. Запах моря вскоре проник так глубоко, что всколыхнул давно забытые им ощущения – невесомые словно перышко кусочки воспоминаний: вот он едет по деревне на велосипеде, на лугу пасутся коровы, кто-то бросает в море камешки, оставляя круги на воде, а кто-то жарит свежепойманную рыбу под лучами вечернего солнца.

Он лежал в поле ячменя и обжигающе-красного мака, смотря на небо и вдыхая их пряный аромат. Жаворонок пел свою резвую песню, и ее слышал весь мир. Потом взгляд Роальда останавливался на крошечной мерцающей точке среди голубого полотна – это на ней держится все небо.

Через пару лет постоянные гости трактира привыкли к Роальду.

Они познакомились с ним на вечере в честь его приезда, и трогательная речь тети о нем сотворила чудо. Было видно, как сильно они ее любят, и то, как печалила их новость о ее скором отъезде к семье на материк. Но все ее внуки разъехались, а ревматизм все чаще давал о себе знать. А как она тосковала по Олафу… Ее можно было понять.

Правда, местные не очень понимали, почему Роальд приехал один. Разводов на острове не было. Супруги, как правило, терпели друг друга, в конце концов один из них переезжал в другую комнату, если так было проще, да и места в доме всегда всем хватало. Никто открыто не рассказывал о проблемах в семье, если таковые были, особенно малознакомым людям. О личном говорили только с близкими друзьями, да и эти рассказы сводились к паре сухих слов, по которым ничего нельзя было понять.

Возможно, поэтому Роальд выбрал не самый удачный способ рассказать о себе. Разведенный учитель гимназии с неудавшимся опытом открытых отношений в браке – об этом можно было бы не говорить. Стоило промолчать и о том, что он когда-то собирался написать роман или что любил плавать голышом. Но тогда он решил, что нужно выложить сразу все карты на стол, чтобы люди понимали, с кем имеют дело. Сейчас бы он обо всем этом промолчал.

Что ж, они все-таки дали ему шанс, главным образом потому, что, кроме трактира, собираться им было больше негде. Со временем они его приняли. Роальд даже подозревал, что нравится им. И это было взаимно.

Безусловно, лучшее, что сделал для местных жителей Роальд, было его обещание оставить все в трактире по-прежнему. Он оставил и прежнего повара, и меню. Правда, в нем следовало бы исправить ошибки и поменять «Г» на «К» в «Гордон блю». Но, несмотря на плохую орфографию, еда в заведении была просто великолепная, и повар – двоюродный брат Роальда – добрый малый, который мало говорил, зато очень заразительно смеялся. То, что они были родственниками, Роальд узнал только спустя год, когда кузен сам рассказал ему об этом.

Роальд так и не смог выяснить, случались ли при Олафе взломы.

Он осторожно спрашивал об этом тетю по телефону, на что та отвечала, что Олаф ни о чем таком не рассказывал, но иногда удивлялся, что продукты со склада словно испаряются. Роальд почувствовал, что этот вопрос ее беспокоит, и быстро сменил тему, рассказав ей, как поживает хозяин бюро ритуальных услуг и по-прежнему ли его мучает подагра.

Вскоре очередь удивляться дошла и до Роальда. Как-то раз он обнаружил, что к ним залез вор, и даже понял, как он это сделал. Но от этого происходящее не стало менее странным.

Дорогая Лив,