Смола

Папа и сам ходил туда пару раз, но, когда они уже не забывали закрывать заднюю дверь, для него это стало проблематично. Зато окно в подвале ночью не было закрыто до конца и выходило в задний двор. Для папы оно было слишком большим, а вот я могла с легкостью через него пролезть. Потом я сама научилась вынимать крючок из петли и открывать окно до такой степени, чтобы я могла в него забраться. Сначала нужно было просунуть в него ноги, потом пролезть полностью, встать на радиатор и аккуратно, не издав ни звука, спрыгнуть на пол. От окна шел небольшой коридор, из которого можно было зайти на склад или подняться на кухню.

С собой я всегда брала свой маленький карманный фонарик, но пользовалась им осторожно, особенно на кухне, одно из окон которой было видно с дороги. Можно было обойтись и без него – тогда глаза должны были привыкнуть к темноте, как у совы. Я так хорошо натренировала свои глаза, что со временем стала лучше видеть ночью.

Со склада я забирала все, что только можно. Обычно это были консервы, туалетная бумага и тому подобное, но иногда я брала еду из большого морозильника. Если там были конфеты, то я брала немного для мамы – она их очень любила. Я искала маленькие пакетики – например, с лакрицей или мармеладками, – поэтому от них она не могла растолстеть. Еще мне очень хотелось принести домой печенье, потому нам с мамой нравилось есть его в кровати. В этом было что-то особенное. Обычно мы его трясли и ломали на кусочки, прежде чем съесть. Мама говорила, это нужно для того, «чтобы вытрясти из него все калории». Как же мы над этим хохотали. Честно говоря, я не совсем понимала, что она имеет в виду. Я ни разу не видела, как из печенья на одеяло падают какие-то калории. Но я все равно трясла и ломала печенье со всей силой. Я и сейчас это делаю. Так печенье вкуснее.

В кухне трактира я никогда не забывала заглянуть в холодильник – там можно было найти упаковки с готовой едой, завернутые в фольгу. Иногда я долго стояла и вдыхала этот вкусный запах от упаковок. Я даже могла их открыть и немного попробовать, а потом убрать в сумку. Но папа не разрешал мне подолгу оставлять холодильник открытым. В нем был свет, который кто-то мог увидеть через окно. Занавесок-то не было.

Мысль о том, что меня могут обнаружить из-за света или громких звуков, пугала меня до чертиков. Поэтому моими верными друзьями были темнота и тишина.

За один раз я не уносила слишком много – это было запрещено правилами игры. Иначе меня могли поймать, а этого я ни за что не свете не могла допустить. Во-первых, если тебя поймают, то игра закончится, а во-вторых – неизвестно, что они с тобой сделают, если поймают. Они, то есть незнакомцы.

Сначала мне казалось, что это безобидная игра, но потом я вдруг поняла, что если они меня поймают, то случиться может все что угодно. Для меня эта игра была смертельно опасной.

Папа рассказывал мне о них. О незнакомцах. Что они с радостью поиграют вместе с тобой, но не из лучших намерений. Незнакомцы надеялись поймать нас, чтобы сделать с нами что-то очень плохое. Нам с Карлом хотелось, чтобы он никогда этого не говорил, потому что мы не могли перестать думать об этом, когда уходили гулять одни. Карл так боялся, что я слышала, как бешено стучит его сердце.

Однажды я спросила папу о том, нельзя ли нам просто перестать играть, на что он ответил: «Тогда твоя мама умрет от голода, а я стану несчастным». Я никогда не забуду эти слова.

Он так странно смотрел на меня, когда говорил их.

Я обратила внимание на то, что даже его лицо при этом изменилось. Борода вдруг стала огромной. Раньше мне казалось, что она похожа на свежеподстриженную живую изгородь у дома хозяина бюро ритуальных услуг. Она была такая мягкая на ощупь. Сейчас же она больше походила на груду валежника – сухая, темная и в то же время седая, со стружкой и паутиной. Я заметила, что в ней кто-то шевелился – может быть, какое-то насекомое, запутавшееся в паутине. Его волосы сильно отросли и выглядели странно, а брови разрослись так, что даже пугали.

Но самым странным и одновременно самым страшным в его лице были глаза, смотревшие на меня из-под темных бровей. Они даже не смотрели, а пронзали насквозь. Словно те добрые папины глаза, которые я знала, покрылись мутной пленкой. Как будто бы я больше не могла посмотреть папе прямо в глаза.

В тот день я поняла, какая ответственность легла на мои плечи. Как много зависело от того, сколько вещей я дотащу в сумке домой. В тот день я стала взрослой, но «маленькой» взрослой – потому что все еще должна была помещаться в окно на кухне трактира.

Когда я приходила туда, то всегда высматривала вещи, которые могли бы понравиться папе. В шкафах было много всякой всячины, и мне всегда удавалось найти что-то полезное. Полотенце, суповую ложку, рулон пищевой пленки или яйцерезку. Я не всегда знала, для чего предназначена та или иная вещь, но рассуждала так: если мне она кажется приятной на вид и на ощупь, то и папе понравится.