Смородинка (сборник)

Почувствовав легкий укол самолюбия, я пробормотала: «Спасибо. Просто так спросила» и отправилась размещать розу. Ей приглянулось северо-восточное окно. Когда на розе появились бледно-кремовые бутоны, духи, действительно, были не нужны. Вера была права! Запах в комнате пропитывал вещи и преследовал на улице! От него было весело на душе, и чуть кружилась голова. И Верина книжечка уже не пахла мышами.

Розе была отпущена долгая жизнь. У меня было потом много роз, штамбовых, полиантовых, плетущихся. Но ни одна из них не пахла так пронзительно, так невыразимо прекрасно.

«Труднее переживать несбывшееся чем несбыточное». Эти слова не давали мне покоя. Я думала о них со смутным чувством тревоги. Может, потому что они завораживали непонятностью. А может потому, что мера скорби еще не была определена для меня и радость бытия была огромна. Так пусть же ни у кого из нас не будет несбывшегося! А несбыточное, оно и есть несбыточное. Грустить о нем не стоит.

Жизнь покатилась стремительно. Рваная, жестокая, единственная наша жизнь уносила в дальние дали город С. с тремя его достопримечательностями, шалую, чудесную мою юность, и кладбищенского сторожа Веру, первой заметившей, что я могу нанизывать слова на нитку памяти…

Смородинка

Невзрачно цветет смородина — все меленькими желтыми цветочками. Хороши только листья — манжеты бахромчатые. А как покроется к лету черными глянцевыми ягодами — глаз не оторвать! Висят на ветках тугими шариками, солнце от них, словно от начищенных барабанов отскакивает, а они, знай себе, зреют, упругой сладостью наливаются. Неприхотлива смородинка, мирится и с тенью, и с засухой, а все же любит влажную землю и солнышко. Ягодки у такой смородины — на диво: сочные, прохладные, упругие…

Одну такую смородинку знала я лет тридцать назад. В девицах была она тоща, сутула, а коленки острыми треугольниками выдавались вперед, словно нос корабля. Длинные руки висели нескладно, слаборазвитая грудь пряталась в недрах необъятной толстовки. Запястья и ступни были, пожалуй, хороши. Узкие и аккуратные, они вызывали у меня, разлапистой, зависть. На маленьком рябеньком лице блестели глаза. Небольшие, круглые, они были иссиня-черными. Не темно-карими, а именно черными. Взгляды, посылаемые ими, были манящими. Сейчас бы сказали, влажно-интимными. Впрочем, судите сами…

Мальчишек вокруг нее увивалось стаи. Конечно, время было относительно целомудренное, ни о каких таких вольностях никто и не помышлял. Вернее, помышлять-то помышляли, но без реальных действий. Просто стоило Смородинке взмахнуть ресницами, на редкость длинными и густыми, блеснуть глазками, как мальчишеские руки сами тянулись к ее портфелю. Так и провожали домой: впереди Смородинка с полуулыбкой в опущенных ресницах (И ведь получалось же улыбаться одними ресницами!), чуть позади счастливец с портфелем, а уж позади него трое-четверо парнишек, грустные, поскольку портфеля им не досталось, но надежды на следующий день не теряющие.

Училась она из рук вон плохо. Учителя отчаялись уже втолковать ей что-либо, и просто лепили тройки, переводя из класса в класс. Когда доходило время до экзаменов, кто-то непременно ей подсказывал, помогал, и Смородинка получала свою тройку, одаривала спасителя неясно-ласкающим взглядом и победоносно удалялась домой. Девчонки относились к ней настороженно-презрительно. Она питала к ним ровно-снисходительные чувства, не сходясь особо ни с одной. Меня, я думаю, она воспринимала как некий нейтральный катализатор, вроде есть, а вроде нет. Возможно, я была благодатным фоном, на котором ее манкость представлялась в лучшем свете. По тогдашней своей инфантильности я этого не осознавала. Но, вот что удивительно. Стойкую ненависть питала Смородинка ко всякого рода наукам, и точным, и гуманитарным, а иной раз прочтет какое-нибудь необычное стихотворение, Элюара или Лорку, и учителя только руками разводят. Мать ее в школу вызывали, так она только вздыхала, просила, чтобы «вы уж как-нибудь проявите милость, девчонка без отца растет, так-то тихая, но балбеска, учиться не хочет, пусть хоть школу закончит». Помню, как-то поразила она меня тем, что взахлеб читала Киплинга (и выискала же где-то! Мы только «Маугли» и знали.)

— Вот только послушай, какая прелесть! — говорила она с придыханием