Смородиновый лес

Воспринятое целиком, оно именно что «выдохнулось» в меня-читателя, душистым растительным облаком, ворохом, в котором всё перемешано-переплетено, но не «сломано» друг о друга. Настоянный на лете ароматный сбор, сбор-взвесь, существующий в воздухе наподобие лёгкой насекомой стайки. И одновременно — властная, повелительная чувственность: «поймал русалку терпи обняв». (Наличие здесь русалки не смущает: это лесная, луговая русалка, богиня трав и цветов.) Какими-то другими, более выдержанными и «устойчивыми» фразами здесь написать было бы просто невозможно. Обычно такой сумбур в поэзии воспринять мне очень сложно, но тут — редкое исключение. Стих убедил и впечатлил меня.

Говоря о переимчивости Марины и её таланте продлять «жестикуляцию», подсмотренную у природы, в свои стихотворения, замечу: подсмотренное — не обязательно жест. Это может быть, например, мимика. Абрис. Лёгкий мимический абрис, набросок части лица, как в стихотворении «В январе». Зимняя река лежит белоснежным спящим драконом, который «…не откроет солнечного ока, // не шевельнёт хвостатую метель». Хороший образ, красивый и сказочный такой, но он не был бы столь зримым и убедительным, если бы не предшествующая строчка: «Совпавших губ обветренная кома». Не только поцелуй героев, но и два берега, как плотно сомкнутые губы некоего исполинского существа, вписанного в пейзаж (да собственно им, пейзажем, и являющегося). Этот пейзаж-коматозник убеждает меня, даёт мне достигнуть того уровня погружения в созданный автором мир стиха, на котором я уже совсем по-другому воспринимаю «спящего дракона» реки, его сказочность и красивость отступают на второй план, а волнует уже что-то совсем другое. Тихий зимний день на реке, эффект присутствия, подлинность узнавания… Это стихотворение более традиционно, не раздроблено внутри, состоит из фраз «нормальной» протяженности и грамматики. Да, Марина умеет и так. Без своего фирменного сумбура.

А вот одно из моих любимых у Марины — «Смородиновый лес». В нём, мне кажется, найдена идеальная пропорция между «камланием на звук» и ясностью, прозрачностью поэтического высказывания. Именно поэтому, мне кажется, оно производит ощущение чего-то такого большого, тёплого, эмоционально насыщенного и невероятно притягательного.

нет, мы другая половина неба,

где край листа двуручною пилою,

зелёным леденцом и двуязычным

блужданьем на просвет, на шёпот: слышишь,

садовник знает для чего привито,

а веткам незачем, им только дрогнуть

и прижиматься мокрым срезом к срезу,

и прирастать вживую, обнимая…

Мне кажется, эта мерцающая пропорция в стихах Марины Чирковой — это, фигурально выражаясь, как бы хребет дракона её поэзии (коль уж мы недавно говорили о драконе, то почему бы не использовать эту метафору, навеянную Марининым текстом). Хребет неровен, прерывист, состоит из острых пиков и впадин между ними, но он есть, и на нём, по моему мнению, всё держится. И голова, и крылья.

Петра Калугина,

филолог, поэт, победитель Международного литературного конкурса «Кубок Мира по русской поэзии — 2016»