Смотри, я падаю

Разговор обрывается. Прежде чем он успевает пожелать ей всего хорошего в Кракове. Прежде чем он успевает спросить, что может знать врач. Что именно Наташа у него делала.

Наташа не выглядела как пациент после пластики, но может быть, ей там кололи ботокс или она прибегала к интимной хирургии.

Придерживая одной рукой руль, он гуглит адрес клиники Ханса Баумана. Снова разворачивается и выезжает из Пальмы. Смотрит на море, которое от прикосновения ветра стало похожим на позолоченный панцирь броненосцев.

«Снапчат».

Они посылали друг другу сообщения с прикрепленными клипами, Эмма, София и Юлия. Маниакально часто. Какая-то вынужденная обязанность, прямо-таки долг отправки сообщений, который находится за пределами понимания его поколения.

Ничего из этого не сохранилось. Ни один из их крошечных клипов со звуком и анимацией не задерживается ни в пикселях, ни в байтах на каком-нибудь сервере в шахте северной Кируны, или на складах в отслужившей казарме города Лулео, или еще где-то.

Но он все равно видит ее внутренним зрением, с кошачьими усами и кроличьими ушами, другими прибамбасами интернета, и он задается вопросом, а как бы она выглядела сейчас, если бы времени удалось вырезать ее из своих темных тайников, светлых уголков.

Клиника пластической хирургии расположена у съезда в Puerto Portals, в здании, где весь первый этаж занят бутиками, напротив частной школы Агора, в сторону парковки и контейнеров для мусора, где в тени школьного двора тусуются подростки в красных школьных формах. Это те, кто ходит на летние курсы, дети, для которых у родителей нет времени.

Тим не колеблется. Открывает стеклянную дверь и входит в вестибюль, чувствует, что жара сделала его раздражительным. Проходит через холл по белым каменным плитам, мимо голубых кожаных диванов и стеклянного стола с рекламными глянцевыми журналами, лежащими аккуратными стопками рядом с буклетами о различных операциях. Липосакция и абдоминопластика, увеличение губ, установка зубных виниров и грудных имплантов с длительным сроком годности, разумеется, гарантированно экологически.

Он наклоняется над стойкой ресепшен к пожилой женщине в белом халате. Она не накрашена, волосы мышиного цвета завязаны хвостом, неприметная, чтобы любая приходящая сюда женщина могла поверить в возможность ее собственной красоты.

– Я хочу поговорить с Хансом Бауманом.

Что-то в его появлении заставляет ее быстро нажать кнопку внутреннего телефона и произнести по громкой связи: «Доктор Бауман, вас ждут на ресепшен».

Через двадцать секунд Бауман входит в комнату в голубом врачебном халате с вышитыми на рукавах оранжевыми розами. Протягивает пачку бумаг регистраторше. Потом поворачивается к Тиму. Осматривает его с ног до головы. Морщит нос.

– Нет такой женщины, которую я бы не мог сделать красивее. Мужчину тоже, между прочим.

Осветленные волосы немецкого хирурга мягко облегают голову. Брови явно выщипаны, загорелая кожа сияет от отшелушивания и кремов, а при произнесении слова «красивее» поднимается верхняя губа, оголяя доведенный до совершенства белый ряд виниров.

– Чем могу помочь? Инъекция ботокса в лоб? Несколько укольчиков вокруг губ совершили бы просто чудо.

У его глаз такой магнетический голубой цвет, будто они собираются соревноваться с морем.

– Может быть, чуть приподнять верхние веки. Бледноватая кожа под глазами. Вот то, что я предлагаю с первого, так сказать, взгляда.

Тим достает свое удостоверение личности от бюро Хайдеггера. Протягивает Бауману, который держит его перед собой, читает с наигранным удивлением и возвращает.

– И что может такой, как ты, хотеть от меня? У меня нет жены, которой я мог бы изменять.

– Наташа Кант, – говорит Тим. – Она вроде была вашей пациенткой.

Ханс Бауман смотрит на дверь приемной. На машины, которые стоят по ту сторону стекла, черный «Мазерати» и бронзовый «БМВ».

– Я не могу и не хочу обсуждать пациента.

– Но ты знаешь, кто это?

– К сожалению, на моих губах лежит печать молчания.

– Ты слышал, что произошло?

Ханс Бауман идет обратно к двери, из которой он вышел, но Тим идет за ним, кладет руку ему на плечо.

Немец останавливается, оборачивается, его голубые глаза превратились в ледышки.

– Мне нечего тебе сказать.

Тим не убирает руку. Сжимает плечо, и это должно быть больно.

– Что она здесь делала? Ты имел с ней какие-то дела вне клиники?

– Ты должен уйти. Позвони в секьюрити, Анита.

– А не в полицию? – спрашивает Тим.

– Что?

– Что-то мне подсказывает, что ты не хочешь звонить в полицию.

– Почему бы мне не хотеть звонить в полицию?

Тим ослабляет хватку.

– Что ты знаешь о Наташе Кант? Где она может быть? Ты знаком с ее любовником Гордоном Шелли?

За их спинами открывается дверь, входят двое секьюрити, одетые в коричнево-желтые униформы фирмы Prosegur, достают дубинки, видя, что происходит.

– Он должен уйти, – говорит Ханс Бауман, а регистраторша встает.

– Бейте его, – кричит она секьюрити, – пока он не ударил Ханса.

Тим поднимает руки.

– Я ухожу, – говорит он. – Спокойно.

Его пропускают. Один из секьюрити поднимает дубинку, наносит удар в качестве предостережения.