Смотри, я падаю

Дождь течет по ее щекам, щекочет, подкрадывается ближе. У перехода на площади Уденплан она ждет зеленого света светофора, мимо грохочет синий автобус, три хипстера в оранжевых плащах и аккуратных бородках толкутся вокруг нее, пьяные от пива, сваренного на модных ныне микропивоварнях.

Дождь становится тяжелее.

Он так окутывает ее, что она почти ощущает, как качается внутри крупных прозрачных капель.

Спальня, улица в дожде, сон?

Ссылка, которую ей прислал один из коллег, привела ее на страницу «Фейсбука». Она сидела в туалете комнаты для переодевания, открыла ссылку, это было через полгода после того, как Тим навсегда уехал на Мальорку, и до окончания процесса развода.

По ссылке она попала на страницу памяти Эммы. Создал ее кто-то, кто учился с Эммой в параллельном классе школы. Ребекка увидела фотографии, узнала взятые из ее аккаунта в «Инстаграме», селфи со школьного двора, фото из аэропорта Арланда, машущие руки, розовая куртка, мобильник в руке, и что это я вдруг вижу?

Горящие свечи.

Слова.

Спи спокойно, Эмма.

Нам тебя не хватает.

Где бы ты ни была, мы знаем, что тебе там хорошо.

R.I.P. / Rest in Peace[100].

И еще фото, Эмма совсем маленькая, ей годик, в розовом комбинезоне и футболке в красную полоску, она толкает перед собой игрушечную деревянную коляску по изношенному паркету их гостиной, еще до того, как они пригласили мастера, который отциклевал пол и покрыл его лаком.

Вот она идет там, с повозкой перед собой. Покачивается, ищет баланс, делая первые шаги после ползания, и Ребекка помнит футболку, штанишки, как Эмма улыбалась, издавая звуки, названия которым нет ни в одном человеческом языке.

Мы знаем, что тебе там хорошо.

Ты была самой лучшей из нас.

Те, кого любит Бог, умирают рано. Красавица Эмма.

Ребекка встала, прислонилась лбом к холодному белому кафелю. Ее всю трясло.

Она отправила ссылку Тиму.

«Звони в «Фейсбук», – ответил он. – Они уберут страницу».

«А ты не можешь позвонить? У меня нет сил».

«У меня, черт побери, тоже».

«Ругаться не обязательно».

«Иди к черту».

Он и вправду так писал?

Да, он так писал. Или это я так писала?

«Прости», – написал он чуть позже, когда она стояла в комнате для переодевания и пыталась вспомнить код своего шкафчика с вещами.

Она позвонила, и он ответил.

– Она не мертвая, она же, черт побери, не умерла, – сказала она.

Она помнит, что сказала это, и это единственное, что она помнит из всего разговора.

– Она, черт побери, не умерла.

Она знала, что противоречит сама себе, она же сама говорила ему, что Эмма мертва, почти теми же словами – окончательными, отвратительными, предательскими, обреченными, лживыми – она сама говорила.

– Она ведь не умерла, – сказала она теперь.

Эти слова его запутали, думала она, но на самом деле совсем не огорчили. Он стоял один на авеню Las Avenidas, один под дождем, мимо проезжали автобусы, в соседнем кафе две уборщицы пили кофе и доставали сигареты из пачки.

«Скажи это еще раз», – шептал он про себя.

Повтори эти слова.

Я ведь слышу, что ты в это веришь.

Брось своего идиота, приезжай ко мне, мы будем искать ее вместе.

Приезжай, Ребекка.

Мы ведь вместе, ты, я и Эмма.

Мы одна семья.

А Ребекка идет сквозь дождь, их общий дождь. Идет медленно по улице Уппландсгатан домой. Идет сквозь туман, сквозь все секунды, которые приходили и уходили, сквозь все дожди, которые шли с тех пор, и пытается вспомнить цвет футболки, которую она на себя надела, переодевая халат.

Желтый? Красный? Застиранный светло-зеленый?

Розовый.

А вдруг это твоя куртка?

Она помнит Эмму в своем чреве, гравитация тянет к центру земли, бесконечные капли в той теплой воде, которая принадлежала только им.

Солнечные батареи на поле возле Parc Bit обращают свои экраны к небу. На парковке у ИТ-центра Пальмы стоят машины, которые прямо-таки плавятся на солнце и тоскуют по своим местам в гараже, всего в полумиле отсюда.

Тим едет дальше мимо огромных белых сателлитных тарелок-антенн. Дальше навигатор говорит ему ехать прямо. Еще несколько километров мимо выжженных полей с миндальными деревьями, мимо домиков, окруженных каменными стенами, мимо крестьянской усадьбы, где желтые кроны деревьев бессильно свисают над бассейном с зеленой мозаикой, а овчарка на цепи лает в сторону курятника.

Потом он сворачивает на извилистые дороги, посыпанные щебнем, где кривые оливковые деревья на полях кажутся горящими от зноя. Он не хочет доезжать до самой стройки Петера Канта, сворачивает налево вместо того, чтобы свернуть направо у последней развилки перед участком, проезжает еще километр и ставит машину у горного кряжа, покрытого изможденной растительностью.

Вокруг его штанин вздымаются облака пыли, когда он выходит из машины и смотрит вниз на город. Пальма кокетничает с морским побережьем, на горизонте бухта изгибается и уходит вверх, где редеют домики, и их места занимают отвесные скалы.