Смотри, я падаю

Синие стены, синие стулья, людей мало.

«Исчезнувшая Наташа в Таиланде», – гласит заголовок.

«Взрослые люди имеют право спрятаться».

Цитируются слова начальника полиции.

Тим читает статью, чувствует сопротивление испанского языка, приближение головной боли, опять пьет воду, допивает бутылку и добирается до конца текста.

Наташин телефон удалось локализовать, сначала в Бангкоке, а потом в Пхукете. В обоих местах зарегистрировано пользование ее банковской картой Visa. Наташа будто бы купила поездку в Сингапур, оттуда дальше в столицу Таиланда. Вывод однозначен. Наташа Кант держится вдали добровольно. Лично с ней не удалось установить контакта, но предполагается, что она находится в таиландском раю. Следы крови в доме, по-видимому, были фальсифицированы ею же.

Тим включает видеозапись с пресс-конференции. Направленный от газеты Diario de Mallorcas журналист, язвительная молодая женщина с высоким голосом, спрашивает, с какой стати Наташа Кант прячется и подделывает кровавые следы.

«Может быть, она боится, что попадет под подозрение, – отвечает Салгадо. – Она могла знать, что совершил ее муж. Или она боялась и хотела от него скрыться».

«Она объявлена в розыск?»

«Нет, ее ни в чем не подозревают в настоящее время, следствие формально закончено».

На этом видеоклип заканчивается.

За стеклами машины, за каменной стеной, он слышит крики мальчишек, видит воду, меняющую свою форму.

Наташин паспорт лежит в сейфе. Она не может быть в Таиланде, если у нее нет второго паспорта.

Он звонит Агнешке.

Та отвечает. Уже видела новости.

– Вы с ней говорили? – спрашивает Тим.

– Я получила от нее СМС. Не говорила. Она пишет, что все хорошо. Она в Таиланде.

– Но она не звонила?

– Наташа бы позвонила, не только СМС. Она бы звонила. Я знаю. Что-то не то. И почему Таиланд? Ей надо организовать похороны Петера. Все это. Кто-то выдумывает. Кто-то врет.

Он едет в город другой дорогой, автострадой, вырубленной в горе. Он сворачивает у Son Dureta, проезжает мимо закрытой больницы, на стенах которой активисты независимости повесили плакат. На каталанском языке призывают правительство в Мадриде помиловать сепаратистов, находящихся в ссылке за пределами страны.

Он едет мимо заведения мамасан Эли, притормаживает, но за окнами пусто, а многие фотографии сняты со стен. Он едет по Avenida Gabriel Roca в сторону Portixol и El Molinar, видит людей, шаркающих по дороге у моря, мимо клуба Anima Beach, а дальше в парке перед городской стеной спят бездомные на тех скамейках, которые находятся в темноте.

Он въезжает в старые переулки с маленькими домишками, которые были когда-то жилищами рыбаков, а теперь скуплены богатыми немцами, британцами и скандинавами и превращены в шикарные дачи. В августе за проживание в них по Airbnb могут взять и по пять тысяч евро в неделю.

Домик мамасан Эли, маленький, желтый с лазурно-голубыми ставнями, выглядит абсолютно пустым.

Он оставляет машину в квартале от дома.

Звонит в дверь, много раз, но никто не открывает, и он барабанит, прикладывает ухо к теплому дереву, но ничего не слышит. Ждет в машине пару часов, но она не появляется.

Дома Тим включает телевизор. Смотрит местные новости. Ничего нового о Наташе Кант.

Он сидит на кровати.

Ему хочется расспросить мамасан Эли о праздниках, то, чего она ему не сказала. На какое из этих торжеств или сборищ она послала Соледад в тот вечер, она должна бы это знать, но совсем не обязательно. Она могла поставлять девушек и парней, не зная, куда они попадут. Они могли быть проглочены такой ночью с беспощадным аппетитом, причем так, что мамасан Эли не знает ни как, ни где именно. А вот почему – тут нет никакой тайны. Похоть. Власть. И насилие. Шрамы Соледад, ее слова «один мужчина, который был хуже других. Настоящий дьявол».

Он спокойно сидит на кровати, пытается ни о чем не думать, только смотреть в окно на свет уличных фонарей, который кажется сильнее, чем темнее становится надвигающаяся ночь.

Это только иллюзия.

Он видит одно, но это совсем не то, что происходит на самом деле.

Всего через несколько минут.

Шум мотора, визг тормозов, резина, которая загорается от трения об асфальт, хлопают дверцы машин, и Тим вскакивает с кровати, бежит к окну и выглядывает на улицу.

Полицейская машина.

Национальная полиция.

От желтого света фонарей блестит синяя крыша машины, из нее выходят трое. Двое крупных мужчин в форме, те, что забирали его в прошлый раз, и один в штатском, в сером шелковом костюме, ткань которого выглядит как чистое серебро.

Это Салгадо. Его масляные волосы, щечки, подпрыгивавшие в баре Bosch, когда он уверял, что по делу Эммы работают его лучшие оперы, его спина, когда Тим фотографировал письмо Канта о самоубийстве.

Они звонят в домофон, но не в его квартиру. Звонок разносится по всему зданию, и он слышит возмущенные голоса с других этажей.

Он выходит из спальни в гостиную. Не включает никаких ламп.

Слышит, что полицию впустили в дом. Удивляется, что они не взломали дверь без всяких разговоров.

Они взбегают вверх по лестнице.