Смотри, какой закат!

– Значит, очень хочешь? Да? Нет, правда, ты очень хочешь, чтобы я рассказал? О чем же тебе рассказать? Я прямо теряюсь, не знаю – с чего начать. О том, как мы с ней целовались? Или – о том, что было после? Не надо? Ты что, ревнуешь? А? Злишься? Ну, извини, я-то тут не при чем. Уж такие дела. Так оно исторически сложилось. А на тебя ей плевать. Слышишь? Я ведь знаю – ты на нее давно глаз положил. Скажешь – нет? А ей на тебя плевать. Уж прости. И точка. А я, я ее… ну, ты понимаешь? Я ж не напрашивался – ты сам просил рассказать. А она… у-у! Она в меня как кошка влюбилась. Ты бы видел, как она меня целовала. И сейчас губы болят.

– Ты врешь.

– Я – вру?

– Ты врешь, – повторил Амир почти беззлобно. – Ты все врешь.

– А хочешь, я расскажу, как мы с ней славно провели время, когда вместе ездили на лошадке за молоком – хочешь?

– Врешь, пикадор.

– Заладил одно – врешь да врешь! Ну ладно, завтра я ей скажу про твои сомнения… вот уж мы посмеемся! Что – не нравится? Хочешь дать мне в морду? Ну, дай, дай!

– Не шуми – ребят разбудишь, – буркнул Амир.

– Ты же боксер, силач! Что ж ты терпишь мои слова? Эх ты, благородная личность… Лирик! А мне – плевать на лирику! В деревне хочется поразвлечься, понял? Можно, конечно, и слюни сентиментальные распустить, и на флейте-свирели поиграть… Мой миленький дружок, любезный пастушок! Все это, брат, устарело. Вы, ребята, постарели, вы и ваши пасторали… Хорошее, кстати, слово – пасторали. Правда, Арсенька?

– Истину глаголешь, отец.

– Врешь ты все, – устало сказал Амир.

8

– …Можно ли спать с открытой форточкой? Армянское радио отвечает: конечно, можно, если больше не с кем.

– ……

– Разве не смешно?

– Ха, ха, ха, – вяло произнес Борис.

– Иди ты.

Арсенька обиделся, надулся.

– Не сердись, Арсен. У меня просто настроение паршивое. Хандра. Сплин.

– Да ну тебя. Тоже, Печорин нашелся. Лишний человек.

– Я и есть лишний.

Они сидели на крыше кошары. Крышу надо было забрасывать землей. Внизу, на траве, спал Мишка Зак. Сладко похрапывал. Вокруг – ни души. Рядом – поле. Дорога. Птицеферма.

– Может, поработаем слегка? – предложил Борис.

– Работа не Алитет – в горы не уйдет, – отмахнулся Арсенька.

Борис пожал плечами. Ему было все равно.

– Пусть работают те, кто не умеет, – сказал Арсенька.

По дороге от деревни катилась бричка. В бричке сидел управ. Кряжистый мужик с загорелым морщинистым лицом. На управе была шляпа. Этой шляпой он отличался от прочих, рядовых совхозников.

Управ подошел к ним с тыла – и злобно закричал, задрав голову:

– Эй, скубенты! Чего развалились? Чего не работаете? Чего кошару не покрываете? Это вам красиво?

Борис продолжал лежать. Не дрогнул. Арсенька вскочил и закричал сверху:

– А у нас перекур!

– Тунеядцы!

– Вы заблуждаетесь, дорогой товарищ управляющий совхозом имени Девятнадцатого съезда родной Коммунистической партии Советского Союза! – на одном дыхании выпалил Арсенька.

– Чего-о?! Демагог! – взорвался управ. – Уже полдень, а кошара так и не покрыта! Вот лентяи, мать вашу! Вы же так и на еду себе не заработаете! Еще останетесь должниками, будут у вас потом из стипендии высчитывать. Брали бы пример со своего комсорга, или с Амира. Вон как они на силосном комбайне вкалывают! Значит, есть у них комсомольская совесть! А у вас – нету, мать вашу!

– Да они ради денег стараются, – фыркнул Арсенька. – А мы – идеалисты и бессребреники…

– Сволочь ты, а не идеалист!

– Боб, ты слышишь, как нас оскорбляют?

– Он по-своему прав, – буркнул Борис. – Управ всегда прав. А мы правы по-своему. А Мишель, – кивнул он на притворяющегося спящим Мишку, – прав по-своему. И они, – кивнул на бегающих кур, – тоже по-своему правы… В этом мире все относительно, абсолютна лишь смерть. Так что, спорить нет смысла, надо смиренно терпеть и прощать друг друга…

– Ах вы, гниды паршивые, скубенты сраные! А ну – за работу, мать вашу!

– Ругань – не аргумент, – покачал головой Арсенька. – К таким грубостям мы не привыкли. Ведь мы – выходцы из интеллигентных семей, дети врачей и педагогов, мы воспитаны на добрых книгах и бабушкиных сказках…

– Я те дам бабушкины сказки! Да вы маменькины сынки! Тунеядцы! – вскричал управ. – Вас не порют, вот вы и расхрабрились! Распустил вас Никита… Жаль, Сталина нет – он бы давно всех прижучил… А вот что ты запоешь, скубент, когда тебя выпрут из института? Я ведь могу постараться… Хочешь?

– Он не хочет, не хочет! – сказал, вскакивая с травы, мудрый Мишка Зак. – Вы простите уж нас, пожалуйста. Сейчас мы быстренько, в авральном порядке, закидаем эту кошару… Даю честное жидовское слово!

– Вот трепачи, – с ненавистью произнес управ. – Ну, я вечером проверю.

Он уселся в бричку – и укатил прочь.

9

После ужина Амир зачем-то побрел в березовую рощу. Хотелось побыть одному. Душа томилась в предощущении чего-то хорошего, радостного…

Здравствуй, золотая осень!

Как красиво когда-то звучали сказанные впервые эти банальные слова: золотая осень! Как красиво звучали почти все слова, сказанные впервые. А ведь он – он еще никому, никогда… никогда никому не говорил о… Ну и помалкивай!