Смотри: прилетели ласточки

– Щенячье кладбище, вот что. Раньше в питомнике собаки с документами были, плановые вязки, то, се. А если сама собой сука родит, без плана, и на щенков никакого заказа не будет, так вот дядя Саша твой щеночков в изоляторе закрывал, и они в три дня там помирали от голода. Я тебе больше скажу: он трупики прямо там и оставлял. Под полом. Ящиками еще заставит… Боялся на территории хоронить. Вдруг какая собака нароет.

– Колян? Ты что говоришь? Ты в своем уме?

– Я-то в своем. Поэтому сижу и не рыпаюсь, покуда меня койко-места не лишили. А ты, гляди, допрыгаешься!

Лешке сделалось почти физически дурно. Выйдя в коридор и кое-как справившись с этой дурнотой, он вернулся к Коляну и решительно, с той же не терпящей возражений интонацией, с какой отдавал собакам команду «Ко мне!», произнес:

– Колян! Иди проветрись. Я за тебя отдежурю.

Колян в крайнем удивлении уставился на Лешку.

– Я совершенно серьезно говорю. Проведай свою подружку. Веру эту из киоска проведай. Ты имеешь право на выходной.

– Че, правда? Отпускаешь меня? – Колян, еще не веря своей удаче, расплылся в улыбке, обнажив единственный зуб.

– Иди, Колян. И больше не говори мне ничего. Иди! – он почти крикнул.

Колян, сорвав с крючка кепочку, выскользнул в двери как легкий, почти неуловимый сквозняк.

7

Лешка знал, что никто из заводских уже не заглянет в питомник. Под вечер все спешили домой. К тому же пошел дождь, и окрестности развезло совершенно, так что добраться до ворот можно было только в броднях. Однако световой день еще тлел. Лешка быстро рассадил собак по вольерам, в который раз заново удивляясь, с каким послушанием собаки подчиняются ему, уверенные, что ничего плохого ни с ними, ни с хозяевами не случится, если только они не дадут слабину, если только станут соблюдать устав караульной службы и не пропустят на родную территорию посторонних. И в каждой собаке жила большая вера в справедливый миропорядок, и все они любили свое государство-остров посреди моря людей, потому что не представляли, что возможно какое-либо иное устройство мира.

Взяв на поводок полукровку Макса, Лешка отвел его к металлоскладу – как называлось это место в постовом журнале. На самом деле металлосклад был обычной свалкой, по центру которой возвышалась катушка с медным кабелем – ее-то, собственно, и охранял Макс. Пес был идеальным сторожем. Он отправлялся на пост с радостью – оттого что может послужить людям, честно дежурил до утра возле будки и с такой же радостью возвращался на рассвете в питомник. Когда Лешка сажал его на цепь возле катушки, Макс так и норовил, подпрыгнув, лизнуть его в ухо.

К самому металлоскладу подбегала заросшая колея узкоколейки. Рельсы обрывались, будто отрезанные ножом, а неподалеку на заборе, прямо под колючей проволокой, висела металлическая табличка: «Остановка локомотива». И все это вместе тоже производило впечатление глобального конца. Правда, Макс этого не знал. Когда он родился, локомотив индустриализации давно отдыхал в депо, и Макс думал, что мир именно и состоит из таких вот свалок металлолома, которые надо защищать от существ из инобытия, то есть от тех людей, которые иногда просачивались сквозь забор.

А между питомником и металлоскладом, в зоне видимости и нюха сторожевой собаки, как раз находился бывший изолятор – одноэтажный домик, похожий на хатку-мазанку, с несколькими слепыми окошками, густо застланными паутиной. На дверях металлосклада висел амбарный замок – основательный, но ржавый насквозь. И даже если душегуб дядя Саша носил на шее ключ от этого изолятора, вряд ли старый замок ему бы поддался.

Лешка потрепал Макса по холке, напоследок велел: «Служи!» – собаки не знали этой команды, но он все равно всякий раз напутствовал их так на дежурство – и, отыскав в груде металлолома подходящий ломик, направился к изолятору. При этом его не отпускало странное чувство, как будто он идет кого-то спасать, хотя в любом случае все давно кончилось, и Лешка это понимал безусловно.