Почуяв Лешку издалека, караульные заплясали на цепи, и проволока, натянутая вдоль всего побережья, опять издала протяжный мелодичный звук, похожий на пение пилы. Лешка остановился, чтобы просто послушать. В рассветной тишине и пустоте звук расплывался, расходился волнами, затихал и вспыхивал вновь. Слева впереди, за складом, уже чуть обозначились контуры причала, возле которого ночевал «объект 161» – катер таможенников. Наверняка Алмаз, охранявший катер, тоже почуял приближение охранника и плясал на цепи, радостно поджидая окончания вахты. Лешка еще подумал, чему же так радуются собаки, если впереди – только короткая перебежка к питомнику, а потом долгий день во дворе на цепи или, если идет дождь, вообще в вольере?..
Ночью подморозило: трава на берегу была одета инеем, да и голые пальцы у Лешки окоченели, когда он отстегивал от цепи железные карабины ошейников. Первым на посту стоял Чук. Лешка знал, что может свободно его отпустить и пес не покинет пост, ожидая освобождения товарищей. Потом по команде «домой» все три овчарки – Чук, Вьюга и Зубр – дружно двинулись к питомнику. Почти бесшумно шли они вперед в высокой сухой траве, уткнув морды в землю. Длинные их распрямившиеся хвосты почти волочились по земле. В некоторый момент Лешка подумал, что, наверное, так же неслышно бежит в ночи волчья стая. И вдруг ощутил себя заодно с ними, таким же, как они, несмотря на то что передвигался на двух ногах…
Когда где-то через час, возвратив на место всех караульных собак, Лешка появился в бытовке, Колян уже смотрел телевизор и, попивая чаек, гладил на коленях замызганного кота, который жмурился от наслаждения и нежданной ласки.
– Я туалет вымыл и стульчак отдраил, – просто сказал Колян. – Так что вы хотя бы два дня срите где-нибудь в другом месте, чтобы там было чисто!
Лешка опять, в который раз, удивился, когда это он успел, а Колян между тем добавил:
– Еще я дверь изолятора починил. Так что ты молчи о вчерашнем, если не спросят.
– Когда успел? – все-таки выдал свое удивление Лешка.
– Дак там делов-то – скобу закрепить. Держится на соплях, зато шито-крыто и мы тут ни при чем.
Лешка только покачал головой, испытав некоторую благодарность к Коляну.
Рабочую куртку и штаны пришлось упаковать в мешок и забрать домой, чтобы прокрутить в стиральной машине. Обычные джинсы и старая курточка, в которых он приехал на смену, теперь показались шикарной одежкой, и Лешка даже приосанился, шагая от завода к остановке. Правда, после бессонной ночи его покачивало, зато впереди было целых два выходных.
К девяти утра первая волна пассажиров автобусов и маршруток схлынула: производственные смены уже начались. Лешке самому приходилось выезжать на завод в половине восьмого утра с другого конца города, и он успел заметить, что рабочий люд в массе своей имел землистые, изрезанные ранними морщинами лица и крупные руки, которые по грубости своей выглядели неприлично голыми. Рабочие носили кожаные куртки с рынка и тупорылую потертую обувь. На смену ехали они с безразлично-сосредоточенным выражением, за которым абсолютно ничего особенного не скрывалось – это Лешка знал уже по себе, – разве что иногда переживание «как бы не опоздать», если маршрутки долго не было.
Теперь он попал не в свой поток. В девять на работу ехал народ почище, поприличнее, и уже на остановке Лешка невольно ощутил собственную ущербность, потому что стоял, как мешочник, с сумкой, набитой грязным тряпьем. Он даже прикинул, что в следующий раз обязательно достучится в пожарку, в этот самый душ, потому что под толстым свитером, который он не снимал уже вторые сутки, спина чесалась и прели подмышки.