Смотри: прилетели ласточки

Дядя Вася, перекурив на прощание с Костей, завел было разговор весьма доверительный:

– Ты, Коська, думай про меня че хошь, а только влепил-таки я волчице в задницу из ружья! Это точно. А Катерины твоей и близко не было, я ж покуда без очков обхожусь. Ну, бывай! – он попытался попрощаться за руку, но Костя руки нарочито не подал.

– Чем на меня дуться, лучше за бабой своей пригляди! – постращал дядя Вася. – Народ у нас в массе своей суеверный…

– Попридержи язык! – Костя отрезал зло. – А то мне недолго телегу в милицию накатать. Расстрелялся, твою мать!

Плюнув, дядя Вася заковылял прочь.

Воротившись к Катерине, которая так и лежала, отвернувшись к стенке лицом, Костя грубо схватил ее за плечо, рывком развернул к себе:

– Ну, может, теперь скажешь, че за хахаль тебя в кустах поджидал? Это ж надо: по снегу в сорочке шастать, во прижало!

Катерина ответила безучастно, вяло:

– Кто ты мне – отчитываться перед тобой?

– Я тебе законный муж! – Костя закричал и, верно, тут бы ее ударил, да спохватился, что она калечна. – Ну, лежи пока, сука! Зализывай рану.

Участковый в поселок все-таки приезжал на дознание. Только вызвал его не Костя, а фельдшер, уверенный в том, что ранение – огнестрельное. Участковый заглянул к Катерине, однако ушел ни с чем: потерпевшая явно не хотела общаться, так же мрачно вел себя и ее муж, что смотрелось и вовсе чудно.

Дяде Васе грозила уголовная ответственность за стрельбу в населенном пункте и незаконное хранение оружия (ружьишко-то он достал по случаю на базаре). Но – заявления от потерпевшей не поступило, местное население дяде Васе явно сострадало, да и волков в самом деле расплодилось в округе до безобразия много. Поэтому дядя Вася отделался только конфискацией.

Болящая Катерина оставалась безмолвной. Рана ее затягивалась на удивление быстро. Она уже делала кое-что по дому, но – без души, просто по привычке. И было понятно, что гложет ее изнутри смертная тоска. Вечерами подолгу засиживалась она у окошка, заглядываясь на черные плеши земли, проступившей из-под талого снега. Больше-то глядеть было не на что: Костя сам проверял, не оставил ли случаем полюбовник под окошком тайные знаки. Да вроде нет, все чисто. А она чахла на глазах и лицом сделалась мертвенно-бледная, как покойница. В конце концов Косте стало ее жаль, и он однажды принес ей яблок. Катерина ела жадно, давясь, сок пенился на губах, и от этого зрелища холодок протянул Косте по хребту: уж не тронулась ли Катерина рассудком?

Завтра же на комбинате, в обед, подкатил он к Пекке Пяжиеву:

– Слышь, зашел бы все же навестить Катерину. Чай, сестра.

Пекка криво усмехнулся и процедил сквозь зубы:

– Тамбовская волчица ей сестра!

Костя остался в недоумении, не зная даже, что и ответить. Он не смыслил, как вести себя с Катериной. Сказала бы хоть слово, он бы сразу ей по морде двинул, и делу конец. Так ведь она в молчанку играет, как тут в драку полезешь?

Бабка тоже больше молчала, чураясь Катерины, но вечерами, бывало, плела она какие-то узелки, пришептывая. А как-то случилось Косте сунуться под кровать, где ящик с гвоздями стоял, глядь – а в пыльном уголку тряпичная кукла с намалеванным сердцем, и аккурат в это сердечко гвоздик вбит. Рассвирепев, кинулся Костя к бабке – та как раз во дворе возилась.

– Это че ж такое? – орет. – Это ты Катьку извела?

Бабка отвечала спокойно:

– Не Катьку, а самоё зло, серого оборотня, че с волками по лесу рыщет.

Костя, исходя гневом, принялся бабку бранить на чем свет стоит. А та в ответ посоветовала:

– Ты при случае-то на Катерину сквозь лошадиный хомут глянь попробуй. Много чего узреешь.

Ругнулся Костя, но совет-то все же запомнил. А куклу кинул в печь – и та вспыхнула разом, и огонь со свистом затянуло в трубу. После этого у бабки дня два лицо краснющее было, будто обожженное, да и неможилось ей, слегла. Ну и поделом!

Катерина зато пошла на поправку, будто он и впрямь ей гвоздь из сердца выдернул. Посвежела, только все равно чужая ходила. А там весна нахлынула, птицы затрепетали по-над окнами…

Мартовский снег увядал прям-таки на глазах, с той же скоростью возрастало пространство небосвода, сырым весенним духом тянуло со всех щелей. С возвращением солнца Катерина сделалась сама не своя, взгляд ее метался по сторонам, а ежели Костя пытался взглянуть ей в глаза – мигом увиливала, ускользала. Вставала она ни свет ни заря, но никуда не отлучалась, хоть Костя пару раз и просыпался в пустой постели, но тут же находил Катерину на кухне или в сенях, где она что-то беспрестанно латала или переставляла с места на место.

И все-таки, через пень-колоду, жизнь катилась вперед, и Костя порой подумывал: ну и пусть! Бок о бок с холодной молчаливой женой, в неуютном доме… Но ведь у них впереди еще оставалось время. Куда торопиться? Не может же продолжаться вечно ледяная молчанка, когда-нибудь да прорвет! Ничего, они еще поживут!