Смотри в лицо ветру

Кабе обернулся; рядом с ним, несколько ниже хомомданского роста и несколько выше человеческого, парил дрон Э. Х. Терсоно. Машина была чуть меньше метра в длину и примерно вполовину этого в ширину и высоту. Скругленный прямоугольный корпус дрона был изготовлен из тончайшего розового фарфора, покрытого резным кружевом тусклого голубого светокамня. Под полупрозрачной поверхностью просматривались компоненты начинки автономника – едва заметные, как тени под керамической кожей. Аураполе, сжатое до небольшого объема сразу под плоским дном, светилось мягким розовато-фиолетовым светом, а это, если Кабе запомнил правильно, означало, что дрон занят. Занят разговором с ним?

– Терсоно, – произнес он. – Да. Ну, вы же меня пригласили.

– Разумеется, пригласил. Но знаете ли, я запоздало сообразил, что вы можете воспринять мое приглашение не совсем корректно, как приказ или даже грубое принуждение. Конечно, такие приглашения, будучи отосланы…

– Хо-хо! В смысле, оно было не обязательным?

– Да это вроде просьбы. Понимаете ли, я хочу попросить вас об одолжении.

– Правда? – Что-то новенькое.

– Да. Нельзя ли нам пообщаться в более приватной обстановке?

Приватность, подумал Кабе. В Культуре редко услышишь это слово. Обычно оно встречается в сексуальном контексте. И даже там не так часто.

– Конечно, – ответил он. – Пойдемте.

– Благодарю. – Дрон поплыл на корму, поднявшись немного, чтобы лучше обозревать гостей на палубе. Машина вертелась из стороны в сторону, и ясно было, что она кого-то ищет. – В общем-то, – тихо произнес автономник, – еще не все собрались… А. Вот. Прошу вас, пожалуйте сюда, ар Ишлоер.

Они приближались к группе людей, столпившихся вокруг Махрая Циллера. Челгрианин длиной не уступал росту Кабе, шерсть на его лице была белой, а на спине – темно-коричневой. Сложение как у хищника, крупные, устремленные вперед глаза на большой голове, сильные челюсти. Длинные, мощные задние ноги, между ними закручен полосатый хвост, переплетенный серебряной цепочкой. Вместо двух срединных конечностей, как у далеких предков, у Циллера была единственная, широкая, частично скрытая темным жилетом. Почти человеческие руки, покрытые золотистой шерстью, оканчивались большими шестипалыми ладонями, напоминавшими лапы.

Как только они с Терсоно присоединились к толпе, окружившей Циллера, Кабе снова засосало в трудноразборчивый разговор.

– …Разумеется, вам не понять, о чем я. Вы не знаете контекста.

– Глупости. Контекст известен всем.

– Нет. Вы воспринимаете ситуацию, окружение. Это не то же самое. Вы существуете. Я этого не отрицаю.

– И на том спасибо.

– Ага. Иначе вы бы разговаривали сам с собой.

– По-вашему, мы на самом деле не существуем?

– Зависит от того, что понимать под существованием. Допустим, что не существуем.

– Все это так увлекательно, дорогой мой Циллер, – сказал Э. Х. Терсоно. – А интересно…

– Потому что не страдаем.

– Потому что вы вообще не способны страдать.

– Хорошо сказано! Ну а теперь, Циллер…

– Какой замшелый аргумент…

– Но ведь только способность страдать…

– Эй! Я страдал! Лемиль Кимп разбила мне сердце.

– Заткнись, Тульи.

– …Понимаете ли, делает вас разумными или что-то в этом роде. Это не настоящее страдание.

– Но она…

– По-вашему, госпожа Сиппенс, это замшелый аргумент?

– Да.

– Замшелый – значит плохой?

– Замшелый – значит дискредитированный.

– Дискредитированный? Кем?

– Не кем, а чем.

– И чем же?

– Статистикой.

– Ах вот как? Статистика? А теперь, Циллер, дорогой мой друг…

– Вы же не серьезно.

– По-моему, она мнит себя куда серьезней вас, Циллер.

– Страдание скорее унижает, нежели облагораживает.

– И это утверждение в полной мере подкрепляется статистикой?

– Нет. Вы же понимаете, что оно имеет нравственную подоплеку.

– Всем известно, что любое приличное общество зиждется на нравственности. А теперь, Циллер…

– Нравственный принцип подразумевает, что любое страдание дурно.

– Нет. Нравственный принцип трактует страдание как зло, пока не имеет доказательств обратного.

– А! Значит, вы признаете, что страдание может нести добро.

– В виде исключения.

– Ха.

– Очень мило.

– Что?

– А вам известно, что подобное существует во многих языках?

– Что? Что существует?

– Терсоно. – Циллер наконец обернулся к дрону, который, снизившись до уровня его плеч, придвигался все ближе и ближе, вот уже несколько минут пытаясь привлечь внимание челгрианина; аураполе дрона обрело сизый оттенок тщательно сдерживаемого раздражения.

Махрай Циллер, композитор, не то изгой, не то беженец, приподнялся и выпрямился на задних ногах. Опустив бокал с напитком на гладкий мех срединной конечности, как на подставку, он одернул жилет передними конечностями, пригладил шерсть над глазами.

– Помогите мне, – попросил он автономника. – Я пытаюсь вести серьезный разговор, а ваша соплеменница жонглирует словами.

– В таком случае я предложил бы вам отступить, перегруппироваться и поговорить с ней чуть позже, когда ей надоест дерзить и ехидничать. Вы знакомы с аром Кабе Ишлоером?

– Да, и давно. Рад вас видеть, господин посол.