Смотрящий

– Один мой друг косил в психушке от зоны. Я частенько приезжал к нему потрещать о делах разных. Главврач был подкормлен, поэтому всё было на мази. Там в больнице, я увидел молодую красивую девушку, которая всегда сидела, забившись в угол, и постоянно чесалась. Мне рассказали её историю. Две недели назад она была изнасилована несколькими мажорами в одном из павильонов детского садика, куда её затащили. Дело, конечно, замяли. После этого она замкнулась и стала считать себя навсегда испачканной, прекратив даже принимать душ. Психиатр сказал, что очень тяжёлый случай и скорей всего, возвратить её в нормальное состояние уже не удастся. Понимаешь, найти этих уродов для меня ничего не стоило и в один вечер, договорившись с врачом, я посадил её в машину. Она вела себя, словно безвольная кукла. Ей было уже всё равно, что с ней происходит. Я привёз её к павильону, где коротали время эти ублюдки, и остановился за сетчатым забором метрах в тридцати от них. Это стало знаком для моих бойцов. Всё было видно, как на ладони. Они ворвались в садик с металлическими прутами и начали калечить всех подряд с особой жестокостью. Она не хотела видеть это, и мне пришлось сзади крепко держать её голову в своих ладонях, открыв ветровое окно, постоянно приговаривая: «Смотри, девочка, смотри». Избиение было долгим. Все до единого с проломанными коленями и отбитым пахом. Челюсти, носы, то уже мелочь. Когда всё закончилось и слышны были только редкие стоны, я отвёз её обратно в больницу. На следующий день главврач, не без радости, вещал, что сегодня она впервые крепко, долго спала, а проснувшись, улыбнулась и попросилась принять душ. Через неделю её выписали. А спустя некоторое время, когда я в очередной раз приехал к другу в больницу, психиатр подошёл ко мне и, показав пальцем на одного человека, сидящего в холле, сказав, что он ждёт меня уже три часа. Это был её отец – сама интеллигентность и, как оказалось, директор местного краеведческого музея. Он посмотрел на меня глазами, полными слёз. Затем опустил голову и еле слышно начал говорить, что он не в состоянии достойно меня отблагодарить. Я сразу перебил его, попросил успокоиться, объяснив, что мне ничего не надо. Тогда отец, молча, достал эту флягу, протянул мне, и сбивчиво начал рассказывать её историю. Оказывается пару лет назад, он случайно нашёл её в музейном архиве среди ненужного хлама. Она была в ужасном состоянии. В реестре не значилась. Для него, как для специалиста в этой области, сопоставив некоторые исторические данные и факты, не составило труда определить хозяина фляги. Им был Петр Столыпин. Там на торце, есть подарочная подпись от его матери. Реставрируя её, он вложил всю душу и уже не мог расстаться с ней, хотя совесть, по его словам, очень мучила. “ Эта фляга принадлежала большому человеку, и я не достоин быть её хозяином, а Вы – да. Пожалуйста, прошу Вас, возьмите”, – сказал он мне. Я понимал, что отказываться бессмысленно и вот теперь, она всегда со мной и никогда не пустует.

– А с теми подонками, что дальше было?

– Понятие не имею, мне без разницы, но зная своих пацанов, думаю, инвалиды на всю жизнь среди них точно остались.

Сказать, что эта история произвела на меня сильное впечатление, не сказать ничего, и я задумался о том, насколько права пословица, что клин выбивают только клином. Главное найти крепче и тверже. Даже самый суровый приговор честного суда не смог бы помочь этой девчонке. Наверно, то, что сделал Лесник, было единственным и правильным решением, но я всё равно не удержался и спросил:

– С чего ты был уверен, что ей это поможет?

– А я не говорил, что был уверен. На самый крайний случай, она видела, что они жестко наказаны и от этого всегда любому станет легче, а насколько, зависит от человека.

– Своеобразная терапия…, но даёт результат, а как говорится, главное, счёт на табло.

Прошло минут десять после падения сбитого филина. Белый не возвращался, но, как и полагается в такие моменты, затишье невольно напрягало, заставляя предугадывать ближайшие события.

– Кстати, рыси ещё не было, – сказал я, вспомнив её лапу с выпущенными когтями, пролетевшую в сантиметрах от моей головы, когда хотел выйти из хижины.

– К чему ты ведёшь? Считаешь, она смотрящий?

– Возможно, но думал о другом. Кто из этого зверья способен залезть на дерево? Для собак мы не доступны, филины больше не полезут. Медведь? Слишком медленный, сто раз успеем размножить голову. Остаются только рыси….

– И обезьяны.

– В смысле?

– Расслабься, разведка. Шучу, – редкая улыбка отразилась на лице Лесника, – а насчёт рыси, думаю, сложно ей будет. Они никогда не идут в прямую атаку, только из засады. Менталитет такой. Не любят, когда их видят. Всё стараешься предугадать следующий шаг?

– Но надо же, хоть чем-то заняться.