Смотрите, как мы танцуем

Как всегда вечером перед выходом на службу, Омар разделся. Он разложил брюки на кровати, бросил на пол рубашку с пятнышками крови на воротнике. Встав под душ, Омар стал тереть бляшки на руках и ногах рукавицей из конского волоса. Врач запретил ему это делать. Омар знал, что ему будет только хуже, когда ближайшие несколько часов полотно рубашки будет обдирать его кожу, а брюки – вызывать раздражения на ногах. Но в тот момент, под струями горячей воды, он был не в состоянии себе в этом отказать. Он скреб и скреб. Плечи, подмышки, пылающую худую шею. Можно было подумать, что он хочет полностью стереть себя или, по крайней мере, уничтожить следы, которые носил на себе. Он прошелся рукавицей по лицу: поскоблил щеки, почистил веки и сжатые губы. Несколько секунд стоял обнаженным в клубах пара посреди ванной. Потом завернулся в большое белое полотенце и сел на край кровати. Взял с ночного столика щипчики и точными, отрывистыми движениями подстриг ногти на руках и ногах. Собрал с полотенца обрезки ногтей и выбросил в мусорное ведро.

Он вышел из квартиры и сел в машину рядом с Браимом, своим водителем. Его люди ждали у площади Франции, он их заметил: они стояли, прислонившись к стене бакалейной лавки. Ему пришлось пересилить себя, чтобы пустить их в машину. Они воняли соляркой и дрянным пивом и громко шмыгали носом. Они были грязными. А ведь Омар говорил им, объяснял, что внешность имеет важнейшее значение для их работы. Иначе как они могут добиться уважения от этих маленьких засранцев интеллектуалов, которые побывали в Париже и Брюсселе и старались их унизить своими знаниями и рассуждениями о будущем капитализма?

Омар следил за собой. Брюки у него всегда были безупречно отутюжены, а ботинки сверкали чистотой, будто новые. Он застегивал рубашку на все пуговицы, даже если стояла удушающая жара, даже если воротничок так раздирал бляшки экземы, что они начинали кровоточить. В подобном эстетстве он видел проявление интеллекта. Элемент неожиданности, приводивший в растерянность арестантов. Нет, комиссар не дикарь, он умеет себя вести.

– В машине не курить, – напомнил он.

Двое мужчин на заднем сиденье засунули сигареты за ухо: приказы Омара не обсуждались. Пошел дождь, они ехали по улицам города, и свет преломлялся в каплях воды.

– Ничего не видно, – проворчал один из полицейских.

Омар подумал, не сказано ли это ради провокации. Коллеги Омара у него за спиной называли его слепым. Или летучей мышью. Они грозили задержанным: «Погоди, скоро придет очкарик». И узник в тугой, врезавшейся в воспаленную кожу повязке на глазах начинал дрожать. Репутация Омара бежала впереди него.

– Окно открой, осел безмозглый!

Полицейский опустил стекло и высунул голову. Выглядело это так, как будто он что-то искал на тротуаре – кошелек или ключи, которые обронил.

– Вон там!

Водитель резко затормозил. Двое мужчин, сидевшие на заднем сиденье, выскочили из автомобиля. Омар и вправду ничего, или почти ничего, не видел, только силуэты убегавших людей и еще двух, их догонявших. Он услышал, как кто-то взвыл и громко выругался. Потом крики и глухие удары ботинок о тело. В железную дверь магазинчика кто-то чем-то колотил, дождь барабанил по крыше машины. Омар неподвижно сидел внутри, упершись взглядом в ветровое стекло, усыпанное дождевыми каплями, в которых преломлялись огни фонарей и редких проезжающих машин.

Потом оба вернулись в машину. В испачканных костюмах, в заляпанных грязью ботинках, промокшие до костей.

– Что там? – спросил Омар.

– Транспорт прибыл. Сейчас будут грузить.

– Сколько их было?

– Двое бездомных.

– Слишком много шума. Соседи вас видели.

– Эти козлы были пьяными, потому и сопротивлялись.

– Шум мне не нужен. И проблемы тоже. Вы поняли?

Назавтра король должен был принимать делегацию глав иностранных государств, и, как всегда перед подобными мероприятиями, Омару и его людям поручили очистить территорию по пути следования кортежей. Прогнать нищих, вытряхнуть бездомных из их временных пристанищ, убрать куда-нибудь сумасшедших, буйных, нарушителей спокойствия. В тот вечер они последний раз вышли на охоту, так что к утру на улицах станет чисто. Видеть будет нечего.

«То, что не видно, не существует».