Смотрите, как мы танцуем

– Ему, конечно, надо было вести себя осторожнее, – рассуждал Карим. – Однажды он вытащил пистолет и стал угрожать группе хиппи, которые совсем съехали с катушек. Кажется, из-за девушки. Марокканки, забеременевшей от американца. Селим хотел защитить ее честь. Но когда речь идет о подобной девушке, о какой чести можно говорить? Во всяком случае, он всегда держал оружие при себе. Когда ложился спать, клал его к себе под подушку. А однажды спросил, не знаю ли кого-нибудь, кого это оружие могло бы заинтересовать. Он хотел продать пистолет, понимаете?

– Это не пистолет, – отрезал Омар.

– Да нет, комиссар, уверяю вас, я сам его видел, это был пистолет…

– Говорю тебе, это не пистолет. Это револьвер центрального боя. Калибр восемь миллиметров, шестизарядный, щечки рукоятки из древесины грецкого ореха.

«Щечки рукоятки из древесины грецкого ореха». В то время Омар представления не имел, что это значит, но эти слова звучали потрясающе, и он повторял их, как будто читал стихотворение. Амин вернулся с фронта в конце 1945 года, и однажды вечером в старом доме в квартале Беррима он достал из кожаной кобуры револьвер. В темноте внутреннего дворика, едва освещенного несколькими свечками, он стал забавляться с оружием, вертел его на указательном пальце, целился в окно, словно собирался выстрелить.

– На, держи, он не заряжен, – сказал Амин, и Омар, тогда еще подросток, взял в руки боевое оружие.

Амин объяснил, как оно работает. Подчеркнул, что барабан откидывается вправо – «это оружие всадника», – показал, куда нажимать, чтобы выбросить стреляные гильзы, и как надо держать револьвер, чтобы наверняка попасть в цель. Омар, расхрабрившись, спросил:

– Ты убивал людей из этой штуки?

– А ты как думаешь? – ответил Амин. – Вообще-то это не игрушка. Отдай-ка его мне.

Шли годы, и Омар ни разу не вспоминал об этом случае до того дня, когда пошел служить в полицию и получил собственное оружие. Тогда он сказал себе: все началось именно там. Его призвание определилось в маленьком садике в квартале Беррима, в тот момент, когда брат отобрал у него револьвер, с презрением дав понять, что Омар еще слишком мал.

В ту ночь Амин пришел в ее постель. Уже несколько лет они не спали вместе. Амин уверял, что не хочет беспокоить ее своим храпом и громкими звуками радио, которое он слушал допоздна. Правда же состояла в том, что он глубокой ночью возвращался со своих тайных прогулок, его одежда была пропитана запахом других женщин, и его пугала мысль о том, что придется за это отчитываться. Но в ту ночь, в ту жаркую июльскую ночь 1972 года, он тихо открыл дверь в спальню Матильды. Жена не спала. Она лежала обнаженная в полутьме. Амину всегда казалась странной ее привычка спать неодетой. Сам он так не мог. Она повернулась к нему. Это был ее муж, всего лишь ее муж, но все равно она испугалась. Пришла в ужас, как будто он впервые увидел ее голой. Как будто эта летняя ночь превратила ее в юную девушку, целомудренную и наивную. Он лег рядом с ней. Она позволила ему целовать ее, гладить ее волосы. Горячие, сильные руки Амина стиснули ее бедра. Это не было неприятно. Это не было ни грубо, ни неловко. Тем не менее она ничего не почувствовала. Она была далеко от собственного тела, вылетела из своей оболочки и смотрела со стороны, как он овладел ею, вялой тряпичной куклой, лежащей на кровати. Она даже немного застеснялась и тут же подумала, что после тридцати лет брака и рождения двоих детей это смешно. Но так оно и было. Проведенные вместе годы, привычки, секреты, стареющее тело – все это отдалило ее от мужа. Она молча взмолилась: пусть он не сделает ничего такого, что могло бы меня смутить. Если он попытается перевернуть меня или ласкать меня там языком, я закричу. Она слышала, как снаружи размеренно, жуткими голосами перекликаются жабы. С тех пор как они соорудили бассейн, жабы заполонили весь сад и каждую ночь мешали ей спать. Она подумала, что можно взять карабин и расправиться с земноводными, так же как раньше она истребляла крыс. Липкие твари от выстрелов разлетятся на кусочки. Но нет, это чепуха. Завтра свадьба их дочери, и все уже готово. Нельзя же пачкать кровью мощенную плиткой площадку в саду.

Амин поцеловал ее в шею. Он что-то сказал, она сделала вид, будто ему улыбается. «Я люблю тебя больше всего на свете. Ты для меня всё». Она сглотнула комок слюны. Это заявление было таким странным, таким неуместным. Почему вдруг сейчас и что останется от его слов завтра, когда придет новый день? Хорошо бы он сейчас оставил ее в покое. Хорошо бы побыстрее дошел до финала. Она знала, что нужно сделать, чтобы он ускорился и кончил. Но ей не хотелось стонать, гладить Амина между ляжками, прибегать к другим уловкам. Нет, не из эгоизма, не из вредности, просто ей по-прежнему было стыдно. Совершенно непонятно почему. Почти тридцать лет назад она чувствовала, что с ним она на все готова, и даже нагота казалась ей освобождением.