Смотрите, как мы танцуем

Раньше работники на ферме любили подтрунивать над Селимом. Гонялись за ним по полю, смеясь над его тощими ногами и белой кожей, постоянно сгоравшей на солнце. Называли его младенчиком, заморышем, а иногда, чтобы позлить, даже немцем. Селим был обыкновенным мальчишкой, таким же, как другие, никто не заметил бы его в толпе сверстников: он ничем от них не отличался. Мог подхватить вшей, прислонившись белобрысой головой к голове сына пастуха. Однажды заразился чесоткой, как-то раз его покусала собака, он нередко играл с мальчишками из окрестных сел в непристойные игры. Работники и работницы звали его поесть вместе с ними, и никому не приходило в голову, что это сын хозяина и их еда ему не подходит. Ребенку, чтобы расти, нужен кусок хлеба, политый оливковым маслом, и сладкий чай. Женщины щипали его за щеки и восторгались его красотой: «Ты мог бы сойти за бербера. Настоящий рифиец[11]: глаза зеленые, на лице веснушки». В общем, явно не из здешних мест, сделал вывод Селим.

Несколько месяцев назад один из работников назвал его «сиди» – господином и почтительно поклонился, чего Селим никак не ожидал. Он был ошеломлен и даже не понял, что в тот миг почувствовал: гордость или смущение, как будто был самозванцем. Сегодня ты ребенок. А назавтра – мужчина. И вот тебе уже говорят: «Мужчины так не поступают», или: «Ты уже взрослый, веди себя, как подобает мужчине». Только что был ребенком и вдруг перестал, резко, одним махом, и никто не удосужился ничего объяснить. Его изгнали из мира нежности, ласковых слов, из мира, где ему все прощалось, выбросили в мужскую жизнь – безжалостно, без всяких объяснений. В этой стране подростков не было. Не хватало ни времени, ни места для долгих метаний этого нестабильного возраста, этого мутного периода неопределенности. Это общество ненавидело любые формы двойственности и с подозрением взирало на будущих взрослых: в их глазах они были кем-то вроде отвратительных существ из древних мифов – сатиров с торсом юноши и козлиными ногами.

Наконец раздевалка опустела, он снял трусы и достал из сумки небесно-голубые плавки, подаренные матерью. Пока он их надевал, ему пришло в голову, что он никогда не видел пенис своего отца. От этой мысли он покраснел, и лицо его запылало. Как выглядит его отец голым? Когда они были маленькими, Амин иногда возил их на море, в домик доктора Палоши и его жены Коринны. Со временем он стал просто отвозить их и оставлять там, потом забирал спустя две-три недели. Он никогда не ходил на пляж и не надевал плавки. Заявлял, что слишком занят и что не может позволить себе такую роскошь, как отпуск. Но Селим слышал, как Матильда уверяла, будто Амин боится воды и не остается с ними на море, потому что не умеет плавать.

Веселье. Каникулы. Так же как Селим ни разу не видел пенис своего отца, он не мог припомнить, чтобы Амин хоть когда-нибудь отдыхал, играл, расслаблялся, смеялся или спал после обеда. Отец вечно ругал бездельников, лентяев, никчемных людей, не ценящих труд и тратящих время на нытье. Увлечение Селима спортом он считал нелепой прихотью: это относилось и к занятиям в водно-спортивном клубе, и к футбольным матчам, в которых Селим участвовал в составе своей команды каждые выходные. Селиму казалось, что с тех пор, как он себя помнил, отец всегда поглядывал на него неодобрительно.

В присутствии отца он цепенел, замирал. Стоило только ему узнать, что Амин где-то неподалеку, как он переставал быть самим собой. Честно говоря, на него так действовали вообще все окружающие. Мир, в котором он жил, смотрел на него глазами отца, и Селиму казалось, что стать свободным здесь невозможно. Этот мир был полон отцов, к коим следовало проявлять почтение: Бог, король, герои борьбы за независимость, труженики. Любой человек, вступая с тобой в разговор, спрашивал не твое имя, а осведомлялся: «Чей ты сын?»

С годами, по мере того как становилось все более очевидно, что Селим не будет крестьянином, как его отец, юноша все меньше чувствовал себя сыном Амина. Он иногда думал о ремесленниках на узких улочках медины, о молодых ребятах, которых они обучали в своих подвальных мастерских. Будущие жестянщики, ткачи, вышивальщики, плотники относились к своим хозяевам с глубоким почтением и благодарностью. Так устроен мир: старшие передают свое мастерство младшим, и прошлое вливается в настоящее. Поэтому было принято целовать плечо или руку своего отца, склоняться в его присутствии и выражать ему полную покорность. От этой обязанности человек избавлялся только в тот день, когда сам становился отцом и, в свою очередь, получал право кем-то повелевать. Жизнь походила на придворную церемонию, когда подданные приносят клятву верности монарху, и все видные сановники, все вожди племен, все эти гордые, красивые мужчины в белых джеллабах и бурнусах целуют руку короля.