Смотрите, как мы танцуем

Пока Амин разливал шампанское, Сабах подошла к Мураду и прижалась к нему. Она обхватила рукой плечи отца и уткнулась носом в его затылок. Ни слова не говоря, он притянул ее к себе, посадил на колени и прошептал что-то на ухо, чтобы никто не слышал. Девочка кивнула и замерла, прижавшись щекой к плечу Мурада. Она звала его папой, и Мурад всякий раз невольно испытывал стыд, слыша это слово. У него было такое чувство, будто он ей лжет и пользуется ее простодушием, он боялся, что однажды она узнает правду. И будет ненавидеть его лютой ненавистью. Впрочем, кто еще мог претендовать на звание ее отца? Кто еще заслужил, чтобы его называли этим ласковым, теплым словом – «папа»? Без него она, скорее всего, не выжила бы. Он спас ей жизнь, взвалил на себя заботы о ней, оберегал от безумных выходок матери. Несколько недель после их свадьбы Сельма только и делала, что плакала. Целыми днями она лежала на боку, прижав ладонь к растущему животу. За слезами последовали приступы гнева, она вознамерилась бежать, угрожала покончить с собой. Сельма попыталась броситься под колеса грузовика. Она заявила, что выпьет яд, которым морили насекомых-вредителей. Она клялась, что воткнет вязальную спицу себе в живот. Потом малышка появилась на свет, но от этого ярость Сельмы не утихла. Напротив, плач ребенка сводил ее с ума, и она уходила гулять в поле, оставляя голодную девочку в гараже, где они тогда жили. Она бросала в лицо Мураду такие слова, что он, прошедший войну, лагерь для военнопленных и опасный путь дезертира, столбенел от ее жестокости. Она уверяла, что готова уморить ребенка голодом и подложить труп Матильде под дверь: «Тогда она узнает, что натворила». Мурад жил в постоянном страхе. Однажды, когда Сабах было два года, он среди дня бросил работу, хотя она была в самом разгаре, и как сумасшедший помчался на ферму. Там он увидел свою дочь. Она была одна. В серой рубашонке, с голыми ножками, она набирала в ладошки камни и развлекалась тем, что сосала их. «Папа!» – закричала девочка, и камни выпали из ее ладошек на землю.

Что он делает здесь, рядом с этими двумя женщинами? Что он делает здесь, в этой семье, где никто его не любит? Амин никогда не относился к нему как к зятю, ни даже как к другу. Амин стал важным господином, человеком респектабельным, который устраивает праздники у бассейна, в саду, украшенном фонариками. Он стал богатеем, праздновал Новый год с другими такими же богатеями и не боялся выставлять себя на посмешище, когда разгуливал в шляпе из золоченого картона, обвешанный серпантином и гроздьями липнущих к нему баб. Амин чуть не лопался от денег и гордости. Он стал шить костюмы на заказ, научился танцевать вальс и мамбо. Переспал с половиной города. После смерти Муилалы он несколько месяцев водил любовниц в родительский дом в квартале Беррима и занимался с ними сексом на покрытых плесенью кушетках. Иногда, думая, что никто его не видит, он сворачивал на край поля подсолнухов и мял груди чьей-нибудь оставшейся без присмотра жены. Однажды он возвращался пьяный после вечеринки, и его машина врезалась в ствол оливы. Он заявил:

– И вовсе я не был пьян, просто устал. Зевнул и на секунду прикрыл глаза.

Мураду все было ясно. Так же ясно, как то, что в этой стране человек никогда не бывает один. И, решив предостеречь Амина, сказал ему:

– Всегда найдется человек, который захочет знать, чем ты занимаешься.

Во время аперитива, пока радостная Матильда болтала без умолку, Аиша наблюдала за родственниками, за тем, как Тамо ходит на кухню и обратно, поднося блюда к столу. Аиша обратила внимание на то, что служанка немного хромает, и предложила помочь, но та отказалась. Аиша подумала, что между этим миром и миром Страсбурга, между жизнью здесь и жизнью там нет ничего общего. Эти две формы жизни никак не связаны между собой. Они существуют в параллельных измерениях и никак друг на друга не влияют. Аиша додумалась даже до того, что часть ее осталась там, в Страсбурге, и по-прежнему ведет привычную повседневную жизнь. Ее охватило ощущение нереальности. Она уже была не слишком уверена в том, что эти четыре года вообще были. Может, она вообще отсюда не уезжала. Может, ей все это приснилось.

Во время ужина Амин не присоединялся к общему хору похвал каждому блюду, появлявшемуся на столе. Он положил ладонь на спину Аиши – «Да хранит тебя Всевышний, дочка» – и попросил рассказать, каково это – быть первым врачом в семье. Аиша вообразила, будто отец простил ее, что неприятная сцена ее приезда уже улетучилась у него из памяти, и приступила к описанию своих подвигов. Начала со вскрытия трупов.

– Не надо! Только не за столом! – запротестовала Матильда.

Тогда Аиша заговорила о работе в клинике, о том, какими замечаниями сопровождал все ее действия руководитель стажировки. Она не упомянула о дружбе с Давидом, просто сказала, что у нее появились добрые друзья. Пока она говорила, Сельма и Селим не отрывали глаз от своих тарелок. Амин, похоже, это заметил и с еще большим пафосом стал говорить о том, как его радует дочь, такая волевая, такая серьезная: