Смотрите, как мы танцуем

– «Хвост лошадке подними, в дырочку подуй, и оттуда яблоко в руку упадет», – повторила Матильда и расхохоталась. – Я научила этой песенке твою мать, когда она была маленькой. Однажды она спела ее твоему дяде, и тот пришел в дикую ярость. Он спросил, кто ее научил таким непристойностям. Она так и не призналась, что это была я.

Матильда задала девочке несколько вопросов. Тех же, что обычно, и Сабах в ответ, как обычно, соврала. Да, она счастлива, подружки у нее замечательные, и учителя к ней внимательны. Да, она делает уроки, ей нравится учиться, она слушается и безропотно делает то, что ей велят, испытывая благодарность, которую и должны испытывать брошенные дети. У Сабах были красивые глаза, но брови такие густые и кустистые, что взгляд казался мрачным. Она не причесывалась, и волосы у нее часто были сальными. Было в ее облике нечто такое – какая-то заторможенность, болезненность, – отчего окружающим становилось не по себе. Она как будто страдала одним из тех странных недугов, от которых тело деформируется, и человек становится похож на ребенка и в то же время на старика. Сабах научилась врать и ничего не требовать. Она скрывала все с такой ловкостью, о какой взрослые даже не догадывались.

Мать навещала ее раз в месяц. Приезжала на своей красивой машине, в роскошных нарядах, и Сабах прятала свою злость. За все благодарила. Никогда не плакала. Ничем не выдавала свой гнев или печаль. Ей исполнилось пятнадцать лет, она уже не была глупым наивным ребенком. Она отдавала себе отчет в том, что Мурад и Сельма совершенно не подходили друг другу, и догадывалась, что ее рождение стало драмой, хотя причины ей были не ясны. Сабах знала, что она – ненужное бремя. Она понимала, что ее рождение – это ошибка, случайность или даже грех. А потому не нужно ничего требовать, не нужно жаловаться, чтобы в очередной раз не услышать: «Тебе повезло, что у тебя есть дядя, который заботится о тебе, надо это ценить».

С точки зрения морали, благопристойности, да и вообще со всех точек зрения было бы лучше, если бы она вовсе не появилась на свет. Никто не хотел ни родства с ней, ни даже просто чтобы она была рядом. Когда взрослые думали о Сабах, они прикидывали, куда бы ее девать, совсем как громоздкую вещь, которую по каким-то неясным сентиментальным причинам невозможно выбросить. Именно так и сказала Матильда, когда Сельма объявила, что уезжает в Рабат: «А Сабах? Что нам с ней делать?» Однако у таких детей есть преимущество – всеобщее к ним равнодушие. Всем на них наплевать. А потому они могут врать без оглядки.

Матильда повела Сабах в парк. Она сообщила, что записала ее к зубному врачу и парикмахеру. Они пойдут туда в конце месяца.

– Прочти журналы, которые я тебе привезла, может, придумаешь, какую стрижку тебе хотелось бы сделать.

Сабах сказала спасибо и тем ограничилась. Она не рассказала тетке, что происходило за стенами интерната. За высокими прочными стенами, с которых девочки соскабливали штукатурку, чтобы сделать тени для век. Коридоры пропитались запахом мочи и чеснока. Сторож и садовник трогали свои члены, глядя, как девочки в бежевых комбинациях бегут в душ. Кстати, душ они принимали нечасто. Директриса была женщиной экономной. В конце концов, в интернате живут не принцессы: «Это и так понятно. В противном случае вас бы тут не было». Пансионерки стирали свои вещи только дважды в месяц.

В минувший вторник Сабах, накрывшись бежевым одеялом, читала в дортуаре на втором этаже. Ей хотелось писать, но было так холодно, что она не решалась вылезти из-под тяжелого шерстяного одеяла, подарка Матильды. И вдруг она почувствовала, что трусы у нее мокрые. Она решила, что описалась и что теперь все будут над ней издеваться. Она просунула руку в трусы, а когда вытащила ее, то увидела, что пальцы покрыты черной вязкой слизью. Она не была ни наивной, ни невежественной и прекрасно знала, что у женщин идет кровь. Но она представить себе не могла, что это выглядит так, что из тела выделяется адская жидкость, густая субстанция, и создается впечатление, будто человек разлагается изнутри. Она-то думала, что из вагины вытечет несколько капелек красной крови. Блестящей крови, свидетельствующей о хорошем здоровье.