Смотрите, как они бегут

Я не упоминал об этом на прошлом сеансе, но потому-то она и заставила меня обратиться к Вам.

Она называет алкоголь моим коконом. Может быть, если его убрать, все станет на свои места. Так ли?

Для одного — кокон, для другого — саван.

7 апреля.

Какой же Вы болван! Что значит алкоголизм — это только симптом?

Во-первых, я не алкоголик. Конечно, я пью, может быть, пью много. Все люди моей профессии пьют. Либо алкоголь, либо травка, либо тяжелые наркотики, а я не собираюсь ни на что подсаживаться и коверкать себе жизнь. Но нужно же как-то себе помочь собраться с мыслями, и одна-две рюмки вовсе не означают, что я — алкоголик.

А если даже и алкоголик? Вы называете это симптомом. Симптом чего?

Предположим, Вы мне разъясните этот пустяк. Вы сидите, откинувшись в своем пухлом кресле, руки сложены на пухлом животе и слушаете мой монолог — может быть, Вы обмолвитесь словечком для разнообразия. Что вы подозреваете, господин Судья, господин Присяжный, господин Обвинитель, господин Палач? Каково обвинение — гетеросексуальность первой степени?

Я не ищу сочувствия. Это я получаю сполна от Джин. В избытке. Я уже по горло сыт причитаниями вроде «мой бедный малыш». Мне не нужно ни терпимости, ни понимания, никакой дешевой чуши. Просто представьте мне несколько фактов для разнообразия. Я устал от игры Джин в мамочку, устал от Вашей игры в большого папочку. На самом деле мне нужна настоящая помощь, Вы должны мне помочь помогите мне помогите мне пожалуйста пожалуйста помогите мне. .

9 апреля.

Два решения. Номер один. Я больше не пью. Я завязываю, отныне и навсегда. Я был пьян, когда делал предыдущую запись, и нужно было лишь перечесть ее сегодня в трезвом состоянии, дабы понять, что я с собой вытворяю. Словом, больше ни капли. Ни сейчас, никогда.

Номер два. Отныне я не стану показывать эти записи доктору Моссу. Я буду во всем слушаться его во время сеансов терапии, но не более того. Есть такое понятие, как вторжение в личностное пространство. И после сегодняшнего происшествия я не собираюсь больше перед ним раскрываться. Особенно без анестезии, а от нее я только что отказался.

Если я буду продолжать все записывать, то только для собственной информации, личное дело. Конечно, ему я ничего не скажу. А то он придумает какой-нибудь дурацкий психиатрический фокус: вроде я разговариваю сам с собой. Я уже понял: все психиатры очень авторитарны и лепят свои ярлыки как диагнозы. Кому это нужно?

Единственное, что нужно мне, не упустить нить, когда все начнет путаться. Как случилось сегодня на сеансе.

Прежде всего, лечение гипнозом.

Признаюсь себе — одна мысль о том, что я поддамся гипнозу, всегда пугала меня. И при малейшем подозрении, что старый обманщик пытается усыпить меня, я в два счета пресекал его действия.

Но он застал меня врасплох. Я сидел на диване и должен был говорить все, что придет на ум. Но ничего не получалось, я не мог ни о чем думать. Эмоциональное истощение, сказал он и приглушил свет. Почему бы не закрыть глаза и не расслабиться? Не засыпать, просто немного погрезить наяву. Грезы иногда бывают гораздо важнее снов. Он вовсе не хочет, чтобы я уснул, надо просто расслабиться и сосредоточиться на его голосе…

Я был в его власти. Я не чувствовал, что теряю контроль, не чувствовал паники, я знал, где нахожусь, но все же я был в его власти. Должно быть, так, потому что он все время говорил про память. Будто память — это наш собственный способ путешествия во времени, судно, несущее нас далеко назад, в раннее детство, разве я не согласен? И я ответил, да, она может перенести нас обратно, перенести меня обратно, обратно в старую Виргинию.

Затем я стал мурлыкать себе под нос что-то давно забытое, не вспоминавшееся годами. Он спросил, что это похоже на детскую песенку, и я сказал, так и есть, док, разве вы не знаете ее, «Три слепые мыши».

Почему бы вам не спеть ее, сказал он. И я начал:

Вот три слепые мыши, вот три слепые мыши.
Они бегут на кухню за ломтиком халвы.
Смотрите, как они бегут!
Не так ли все мы слепы,
Как три слепые мыши, как три слепые мыши?

— Чудно, — сказал он, — но, кажется, вы пропустили несколько строчек.

— Какие строчки? — спросил я. Вдруг без всякой на то причины я почувствовал, что весь напрягся. — Это вся песня. Моя мать пела ее мне в детстве. Я бы такое не забыл. Какие строчки?

Он запел:

Но у хозяйки скорый суд:
Смешно или нелепо,
Но на доске для хлеба —
Три глупых головы.

И тогда это случилось.

Это не было похоже на воспоминание. Это происходило. Сейчас, здесь, все заново.

Глубокая ночь. Холодно. Дует ветер. Я просыпаюсь. Мне хочется пить. Все спят. Темно. Я иду кухню.

Потом я слышу шум. Похоже на чечетку. Мне страшно. Я включаю свет и вижу ее. В углу за дверью. Мышеловка. В ней что-то шевелится. Что-то серое и пушистое мечется из стороны в сторону.