Смотрю на тебя

* * *

— Вот же!.. Негодяйка! — я хотела сказать более грубо, но сдержалась только из-за Антона.

— Никакая она не негодяйка, — сказал Антон, — она просто хитрая девочка.

— И что ты, не смог этого разглядеть?

— Мне тогда не хватало жизненного опыта, а тем более, в отношениях с женщинами, — сказал Антон, изменившимся, как мне показалось, голосом. — Я верил всем, как себе самому.

— А ты… и она?… — начала я, но не находила нужных слов, — ну, вы с ней?… Антон улыбнулся и опустил глаза.

— Нет, — сказал он, — если я тебя правильно понял, то мы с ней не, мы только целовались.

— А как ты узнал об этом… ну, про её парня?

— Она написала мне о нём через полгода, когда и вернулся тот парень, — сказал Антон. — Она раскаивалась и говорила, что я ей близок и дорог, что я ей очень нравился, но любит она другого, и что тот другой не сможет понять и принять нашей с ней дружбы. Поэтому она прощается навсегда.

— Так значит, и время, и расстояние были ни при чём?

— Ни при чём, — сказал Антон.

— Зубы заговаривал мне, значит!.. — Я хотела обидеться, но не нашла в себе сил на это. — Зато я поняла, почему реву… — сказала я и снова чуть не разревелась.

— И почему же ты ревёшь?

— Я боюсь, — сказала я и посмотрела на Антона с мольбой.

Мы сидели друг против друга за кухонным столом.

— И чего же ты боишься? — он улыбался.

— Не смейся! — Прикрикнула я.

— И не думаю, — спокойно сказал Антон.

— Я боюсь, что ты меня не дождёшься.

Произнеся это, я вдруг оказалась перед той самой ситуацией, которая призраком маячила в моём сознании… нет, скорей — в подсознании. Сейчас она словно реализовалась, будучи озвучена, и на меня из углов поползла пугающе холодная чёрная пустота — даже озноб пробежал по коже. Я съёжилась и закрыла лицо ладонями. И опять зарыдала.

Почему Антон не попытался успокоить меня каким-то иным образом, кроме слов — не обнял, не погладил по голове, например, просто не протянул руку и не прикоснулся ко мне?…

Теперь-то я знаю, почему.

А тогда я ждала этого, потому и ревела. Ведь так всегда делал папа в подобных случаях… Его крепкая тёплая ладонь служила самым надёжным укрытием от любой беды.

— Так, — сказал Антон строго, — завтра иду в деканат и прошу освободить тебя от практики! Причину придётся назвать без обиняков: абсолютная беспомощность восемнадцатилетней девицы и её неумение жить без родительской опеки.

— Не надо, — прогундосила я в носовой платок, — скажи только, что ты не уйдёшь к другой, пока меня не будет.

— К другой уходят мужья или любовники, а я тебе отец, как никак. — Он поднялся из-за стола. — Всё! Мне надоели твои нюни!

Я посмотрела на него снизу вверх, как щенок, которому дали поесть и пообещали ночлег: благодарно и заискивающе. Видела бы Дора!.. Но мне было плевать сейчас на все её Правила Поведения Женщин В Присутствии Мужчин.

— Ура-а-а, — пропищала я. Это заменило мне виляющий хвост.

Антон засмеялся, и, выходя из кухни, обернулся и покачал головой.

А меня осенила гениальная идея:

— Пойдём завтра сфотографируемся, я возьму карточки с собой, и мне будет не так тоскливо без тебя.

Мы пошли в ГУМ, в фотоавтомат, и нащёлкали четыре полоски карточек.

Режиссёром выступала я: я усаживала Антона и обнимала его сзади за шею, потом наоборот, потом мы сидели вдвоём в обнимку, потом я садилась к нему на колени и прижималась щекой к его щеке. Каждый кадр делался в двойном экземпляре.

Получились сплошные объятия. Но мне только это и требовалось. Я разрезала каждую полоску пополам: вышло четыре по две мне, и столько же — Антону.

* * *

Я не выпускала из рук эти маленькие снимки. Я ехала в автобусе — от общежития, где нас поселили, к месту нашей «экспедиции», в деревню за шестьдесят километров, или назад, в общежитие — и смотрела на себя в объятиях Антона. Засыпая и просыпаясь, я целовала его лицо — такое любимое его лицо.

Моя однокашница как-то спросила:

— Это что, твой любовник?

Совершенно неожиданно для себя я ответила:

— Да.

По-моему, она меня сразу зауважала. А во мне словно что-то включилось: мне хотелось целовать не карточку, а настоящего Антона, мне хотелось настоящих объятий, настоящих — а не в щёчку — поцелуев…

Я мечтала об Антоне как о мужчине.

Я вспоминала его тело, его запах, его прикосновения, его голос. Я перебирала нашу не очень-то долгую — длиной в несколько месяцев — совместную жизнь, пытаясь найти в ней хоть что-то, что обнадёживало бы: Антон всё ещё в меня влюблён.

Не знаю уж, находила ли я подтверждение этому, но сам процесс перебирания в памяти всего, что связано с Антоном, доставлял мне неописуемое наслаждение. Скоро воспоминания сменились мечтами о том, что было ещё неведомо мне — о наших возможных любовных отношениях. Хотя дальше объятий и поцелуев, как в том кино, я не заглядывала. Я ведь просто не знала, что же там, дальше: одно дело — теория, преподанная Дорой, и совсем другое — реальность…

* * *

Я позвонила Антону с вокзала. Никто не отвечал. Тогда я набрала свой номер — ключи от квартиры я оставила ему.

Когда сквозь жуткий треск в трубке я услышала его голос, я чуть не лишилась чувств.

— Это я, — сказала я.

— У тебя есть в кармане что-нибудь?