Смотрю на тебя

Снова вязкий хмельной мёд заклокотал в голове. Но я старалась не отключаться, чтобы не пропустить ни единого мига этого оглушительного блаженства.

Его руки блуждали по моему телу, а я осторожно направляла их туда, где полыхал пожар.

— Там, там… — говорила я, — Да, да, вот так…

Теперь скрючилась я — это была боль, но какая-то… да, сладкая… и желанная. И совсем не такая, как с Дорой.

Когда я пришла в себя, я вспомнила о том, что меня, возможно, уже ждут.

Я уложила Антона на спину. Мой новый знакомый предстал передо мной в том же великолепном виде, в каком я увидела его впервые. Я стала играть с ним пальцами, губами, я прижималась к нему лицом, сосками, и это было совершенно умопомрачительно. Антон постанывал, я тоже.

— Скажи, что мне сделать? — спросила я.

— Не скажу, делай, что захочешь… только не пугайся, когда эта штука снова лопнет…

— Хорошо, — сказала я и попыталась сесть на неё.

— Нет! — Антон сдёрнул меня с себя. — Мы, кажется, договорились, — сказал он.

— Ладно, — согласилась я, — это будет подарок на моё совершеннолетие.

Антон вымученно засмеялся, а я продолжила свою игру.

По его учащённому дыханию я поняла: близко то, что он называл «лопнет». Но нет, я не хотела так быстро!..

Но потом всё же это случилось. Тело Антона содрогнулось, а я заворожённо смотрела, как, пульсируя, выплёскивается из маленького жерла на вершине живого утёса густая лава, слышала утробный рык мужчины и помогала рукой этому восхитительному извержению.

Мы заснули под утро обессилевшими, так и не насытившись нашей новой радостью.

Проснувшись, мы долго целовались, купая друг друга в неиссякающей нежности, сделали один другому сладко, но всё равно не могли расстаться.

У меня-то каникулы, а Антону на репетицию — не то мы так и не поднялись бы с постели…

Он звонил мне несколько раз. Мы почти не могли говорить и молчали, слушая дыхание в трубке.

— Ну, всё, — произносил Антон, — мне пора.

— Я люблю тебя.

— Да.

— Я жду тебя.

— Да, — говорил он.

— Жду.

— Да.

— Приходи.

— Да.

— Мой любимый.

— Да… Да…

* * *

Мир стал другим. И это не метафора.

Но я ждала главного. Я ждала дня, когда я смогу отдать себя любимому до самого донышка, дня, когда я стану полноценной женщиной.

Доры в Москве не было — она уехала к себе в Ярославль на каникулы. Пожалуй, я была рада — мне не хотелось делить своё неописуемое счастье ни с кем, пусть и с самой близкой подругой.

Как-то Антон сказал:

— Надеюсь, ты знаешь, что от этого получаются дети.

— Ну не каждый же раз, — продемонстрировала я свою осведомлённость.

— Не каждый. — Подтвердил Антон. — Они получаются, если этого захотеть, а если не захотеть, не получатся.

— Я не хочу детей, — сказала я.

— Для этого нужно принять меры.

— Какие?

— Лучше всего пока таблетки. Потом можно будет вставить одно приспособление внутрь.

— Купи мне таблетки.

— Когда у тебя следующие месячные?

— Вот-вот.

Мы не смогли остановиться даже на два-три дня. Я думала, что эти весьма непривлекательные внешние проявления внутренней работы женского детородного механизма вызовут отвращение у Антона, но ошиблась — его, кажется, это возбуждало ещё больше и давало импульс новой нежности.

Он снимал с меня всю маскировку и подстилал полотенце.

— Моя маленькая девочка… уже совсем… совсем взрослая… — говорил он, задыхаясь и целуя мой живот, бёдра, пах.

Он ласкал моё окровавленное устье дольше, чем обычно, оттягивая самый последний момент, слаще которого уже ничего не может быть, думала я. Я умирала от восторга и наслаждения.

Потом Антон вытирал меня, как это делают с новорожденными, и, будто перепелёнывая или перебинтовывая, прикрывал кровоточащую рану куском ваты, заботливо обёрнутым бинтом.

* * *

Я начала пить таблетки — приближался мой день. Наш день.

Мы успели немного привыкнуть к обретённой радости и отдавались любовным играм уже осознанно. Антон изобретал разные приёмы ласк, я придумывала свои. Наше ложе было поприщем безудержного творчества.

Впрочем, всё, чем мы ни занимались, превращалось в процесс изощрённого изобретательства.

Антон любил и умел готовить. Делал он это не просто так, между делом, а с полной отдачей. Тривиальная глазунья на завтрак выходила из его рук изысканным блюдом.

Уплетая как-то зажаренную в сыре и яйце рыбу со сваренной в каком-то таинственном ароматном бульоне картошкой, я нахваливала кулинарные способности Антона.

— У тебя, — говорила я, — даже простая картошка и та совсем другой вкус имеет, чем когда варю её я.

— Да ладно, — говорил он, — такая же вкусная картошка получается и у тебя. — И добавлял: — Вообще, не скромничай, ты замечательно и очень вкусно готовишь.

— Да?… Правда? А мне кажется, что у меня всё как-то пресно по сравнению с твоим. Может быть, — решила я удариться в подробности, — может быть, так кажется, потому, что пока я готовлю, я нанюхаюсь, напробуюсь и потом уже не чувствую ни запаха, ни вкуса. А когда я ем приготовленное тобой…

— Ну-ну, стоп, хватит! — Антон поправил нечто невидимое на голове. — А то мой лавровый венок увядает.

Без юмора мы тоже не умели жить.

Дом у залива