Смуглая чайка (сборник)

Целую неделю (хотя мне так и не удалось встретиться с начальником строительства) рано утром, вставая с постели, я спускался в столовую рабочего поселка, быстро завтракал, выпивая стакан сладкого чая, и бежал на плотину — встретиться со знакомыми ребятами, бригадирами, инженерами; побеседовать с ними о плотине, электростанции и о строительстве будущего водохранилища, стараясь выяснить множество совершенно неизвестных мне подробностей в области техники.

Очерки я и раньше писал, но они в основном были на деревенскую тему. Для меня, родившегося в деревне, это не представляло особой трудности, а вот о строителях написал лишь один раз, и то об этой же стройке.

Целый день, до и после перерыва, крутился я на плотине, смотрел, как мощные самосвалы, друг за другом с грохотом поднимаясь на плотину, выгружали цементобетон и щебенку и возвращались обратно; наблюдал, как многотонные катки медленно проезжают по плотине, утрамбовывая щебенку и глину.

Карабкаясь вверх по камням, я поднимался, входил в туннели, которые проходили в скалах, где я словно попадал в холодильник. А самое приятное для меня было то, что я, стоя на плотине, долго смотрел на обширный котлован, который скоро до уровня скал заполнится водами искусственного водохранилища.

К вечеру, уставший, но довольный, я возвращался в гостевой дом, сидя на деревянных ступеньках лестницы которого вязала очередную пару шерстяных носков Амалия (как будто все рабочие на стройке ждали эти носки, чтобы носить их зимой). Я садился перед раскрытым окном, доставал блокнот и передавал перу и бумаге все то, что удавалось увидеть, вспомнить. Так я делал каждый вечер, кроме сегодняшнего дня. Сегодня, не знаю почему, нет желания делать какие-то записи. Наверное, наступил тот миг, когда ты начинаешь чувствовать, что твоя работа здесь завершена — после этого, что бы ни увидел или узнал, это будет полное повторение уже увиденного и услышанного.

Время от времени, не отрываясь от работы, Амалия поворачивает голову и поверх очков смотрит на меня.

— Значит, ты тоже из этих мест? — спрашивает она. В течение этой недели я ей как минимум раз пять уже говорил, что я из этих мест, даже сказал, из какого села. Но сегодня она спрашивает об этом, наверное, не потому, что забыла. Мое безделье непривычно ей; кроме того, у меня, судя по всему, очень кислый вид, и она хочет не то рассеять мою грусть, не то, пользуясь удавшейся возможностью, немного поговорить.

Над дальними горами неожиданно гремит гром, сверкает молния, и потемневшее небо окрашивается в оттенки всех красок.

— Да, — говорю я Амалии. — Родился здесь, но живу в городе.

— А родители твои в селе живут?

— Да, — отвечаю, — в селе, в Хндзахуте.

— Все молодые из деревни бегут, — ворчит Амалия, по всей вероятности, уловив в моих словах нотку недовольства. — И чем закончится все это, ума не приложу… Два моих сына тоже в городе. В селе нет работы, чего им оставаться?

— Женатые? — просто так спрашиваю я.

— А как же? Женатые, — как-то недовольно отвечает Амалия. — Мать моя тоже с ними в городе.

— Довольна невестками?

— Очень. Говорит, хоть бы одна большая змея укусила старшую сноху, маленькая змея — маленькую. Бедную мать мою сживают со света, диабетиком сделали. Ай, дорогой, имени твоего даже не знаю… Какая свекровь в этом мире была довольна своей невесткой, чтоб мать моя была довольна.

На нашей половине неба как-то сразу появляются первые звезды — южные, крупные, яркие. Сумерки заметно сгущаются, тени верхушек вековых деревьев и странным образом сгрудившихся каменных глыб незаметно исчезают. Это то время, когда день уже завершился, а ночь еще не опустилась, и пока она полностью опустится, остается минут пятнадцать — двадцать.

— Хоть бы в кино или куда-нибудь пошел бы, — говорит Амалия. — Молодежь собирается там, а ты чего, как бедный родственник, сидишь один?

— И это правильно, — киваю я, — чего-то у меня нет настроения.

Тропинка идет от гостевого дома, задумчиво бежит вниз по покатому склону. По обе стороны тропинки растут молодые дубки. Погруженный в мысли, я спускаюсь в рабочий поселок и неожиданно вспоминаю, как во время моей первой командировки, спускаясь по этой же тропинке, я услышал за деревьями девичий смех. Невольно замедлил шаг, и нежный девичий голос сказал: «Ну не надо, Андрюша, слышишь, любимый, не надо». Смех снова зазвенел в темноте, неудобно было подслушивать, и я ускорил шаги. А на следующий день, услышав на плотине знакомый смех, я быстро оглянулся. Это была та самая обаятельная девушка — Сима, которую я видел у Нерсеса в медпункте. Неужели о той самой Симе говорили сегодня Роза и Меружан? А куда она уехала, интересно?