Смута

— Нет, — Федя покраснел, но смутить себя не дал. Сейчас это уже казалось и впрямь не столь гениальной мыслью. — Побеги — побегами, но есть дело поважнее.

Что-то всё-таки, видать, изменилось в нём самом.

— Рассказывай.

— В Илью Андреевича Положинцева стрелял Йоська Бешанов, — выпалил Федор самое главное. — А Бешанов — это твои эсдеки.

И не услыхал даже ожидаемого им и возмущённого «да какие они мои?!»

— Ты уверен? Разве твой Илья Андреевич знает, кто такой Йоська Бешеный? Видел его где-то?

— Не видел. Но описал очень подробно. Даже удивительно, что успел разглядеть.

— Видимо, они хотели наверняка… вот и потеряли осторожность, подошли слишком близко… и фонарь, наверное, там был…

— Наверное. Конечно, может, Илья Андреевич и ошибся…

— Да не ошибся он, — с досадой сказала сестра. — Йоська — он… он на всё способен. Ярость и обида в нём небывалые. Почему одним всё, а таким, как он — ничего?

— Учился — и было б ему всё, — буркнул Федя.

— Дорогой мой! — восхитилась сестра. — Тебе сколько лет? Заговорил, ну словно нянюшка или наша mère. Сам-то этому правилу следуешь?

— Ну, следую… как могу…

— Ладно, не дуйся, — махнула рукой Вера. — Я только говорю, что Йоська — он и впрямь может. Стрелял уже, и без малейших колебаний, не зря его на стражу ставили… Так чего ж ты хочешь? Что я должна сделать?

Федя, как мог подробно, а, с другой стороны, кратко изложил их с Ниткиным теорию.

— Проберутся и подвзорвут, как семеновцев! — закончил он.

Вера молча кивнула.

— Что, ты согласна? — несколько опешил бравый кадет. — Не будешь говорить, что всё чепуха и ерунда?

— Не буду, — сказала сестра. — Потому что от них всего можно ждать. Только всё равно не ясно, чем мы можем помочь?

— Нужно, чтобы Охранное отделение проверило бы все подземелья. Чтобы следили.

— Ну, а я что?

— А вот ты теперь уже должна их там предупредить! И без отговорок!..

— А если я не могу? — спросила Вера с бледной улыбкой.

— Как это «не можешь»? — не понял кадет.

— Не могу, Феденька, — Вера опустила голову, затеребила край домашней шали. — Соврала я тебе. Никакой я не агент. Была с эсдеками, с большевиками, как они себя зовут… потому что уж больно несправедливости вокруг много.

Федор стоял, бессильно сжимая и разжимая кулаки. Соврала. Соврала! Соврала!..

— Соврала я. Грешна… — Щёки Веры тоже заливал жаркий румянец. — Прости, Феденька… прости меня, коль сможешь… Господа что ни день молю, чтобы простил…

— Так ты… ты с ними, что ли? С эсдеками? С бомбистами?! — шёпотом закричал Федя, едва обрёл дар речи. — Я… я тебе верил! Верил!..

Вера резко закрыла лицо ладонями, плечи вздрогнули. Словно почуяв, что дело неладно, котёнок Черномор вспрыгнул хозяйке на колени, потёрся мордочкой, запырчал, но не от удовольствия, а словно с тревогой.

— Ну да… я обманула… ничего лучше не придумала… стыдно было…

И Федор Солонов уже хотел закричать что-то об измене и прочем, но вдруг словно наяву услыхал рассудительный голос Пети Ниткина:

«Слезами горю не поможешь. И ругаться тоже смысла нет. Она же плачет, смотри!.. Она раскаялась. А дело так и не сделано!.. Чего ж теперь браниться?..»

И так ясно это слышалось Федору, что он невольно даже обернулся.

Но нет, друга Ниткина тут не было, и не только здесь, но и вообще в Гатчино — уехал на побывку к матери в Петербург.

— Хорошо, — услыхал Федя собственный голос, куда более рассудительный, чем, казалось, должно бы. — Бог простит, и я прощаю. Только не ври больше, договорились?

— Договорились, — всхлипнула сестра. — Только я всё равно уже не с ними!.. В-валериан…

— Что «Валериан»?

Федя грешным делом подумал, что Вера сейчас начнёт изворачиваться и оправдываться, мол, это не я, это всё он, сбил с толку, заморочил и так далее — как порой делали в Елисаветинской военгимназии, когда, чтобы избежать совсем уж сурового наказания, навроде отчисления, можно было свалить на кого-то из «отчаянных», мол, это он придумал, а я так, всего лишь поддался. Подловато (и здесь, в Александровском корпусе, о таком даже не слышали), и прибегали к этому не шибко авторитетные воспитанники, но, на самый крайний случай…

— Валериан был такой убеждённый… и я с ним соглашалась.

Но Федору было сейчас не до того.

— Значит, надо прямо писать! Прямо в Охранное отделение.

— Так ты ж сам мне только что говорил, что Илья Андреевич твой им всё рассказал!

Верно, подумал Федя. И ему то ли не поверили, то ли не приняли всерьёз.

— Нет, дорогой мой братец. Не поверили жандармы господину Положинцеву, и нам тем более не поверят. Самим надо!

— А ты… — осторожно спросил Федя, — ты теперь точно не с ними? Не с эсдеками?

— Нет, — покачала Вера головой, качнулась сложным калачом свернутая коса. — Была, да. А теперь — нет. Вот когда ты меня спасать пришёл… — она вытерла глаза, последний раз хлюпнула носом. — Ты меня спасаешь, а они стреляют. Даже не думают.

— И что же? — не понял кадет.

— А то, братец мой милый, что вот тогда-то и задумалась я, что нельзя вот так вот — и в пальбу. Если они тут не задумываются, то что ж будет, если какая власть им достанется? Ох, разойдутся!..

Разойдутся, подумал Федор. Уж это-то я точно знаю.