Смута

Фёдор слушал и не слышал. Толстая шуба… ватная куртка… если стреляли из маузера, то его пуля в упор пробивает десять дюймовых досок. Шансов нет.

И всё потому, что он, Фёдор, не сказал Илье Андреевичу вовремя о том, что знает его тайну, что был в его мире и вернулся обратно — вот только не ведает, что случилось с самой машиной, куда она исчезла из подземной галереи. Может, тогда бы Илья Андреевич не рисковал бы, строил бы новый аппарат с их — Фёдора и Пети Ниткина — помощью…

От этого стало совсем скверно. Федя Солонов свернулся на скамье в какое-то подобие шара, скорчился, сжался на жёстких лакированных досках.

Если бы он только сказал!..

Если бы только он сознался, что они с Бобровским лазали в потерну!..

Едва слышно приотворилась тщательно смазанная дверь. Шаги совсем рядом, тяжёлый вздох.

— Простите, господа, вы — родственники пострадавшего?..

Профессор Военно-медицинской академии Николай Александрович Вельяминов[1], знаменитый хирург, по счастью, находившийся со студентами на практике в дворцовом госпитале Гатчино.

— Мы его коллеги, ваше превосходительство, — подполковник Аристов, казалось, едва выговаривает слова. — А этот кадет — его ученик. У Ильи Андреевича не было ни родных, ни близких…

— Сделано всё, что в человеческих силах, — перебил Вельяминов. — Три пули. Стреляли из револьвера — система Нагана. По счастью, ни один жизненно важный орган не задет. Но ранения всё равно тяжёлые, возможен сепсис.

Две Мишени с Ириной Ивановной заговорили разом, но Федя уже не слышал. Илья Андреевич жив!.. Жив, хоть и ранен, и тяжело!..

— Ну вот видите, кадет Солонов, — раздался над самым ухом голос Константина Сергеевича. — Всё будет хорошо. Николай Александрович, кстати, упомянул некоего доктора Тартаковского[2], который якобы разрабатывал новое средство от заражений… Но это уже совсем иное дело, а теперь поведайте мне, Фёдор, как вы оказались в корпусном лазарете?..

— Не могу знать, господин подполковник!

Кажется, он сумел удивить даже Двух Мишеней.

— То есть как «не могу знать», кадет?

— Проснулся, господин полковник! Глянул в окно — а там огни, суматоха!.. Ну, я и того… тревожно стало… оделся… чую, не могу сиднем сидеть… вышел… фельдфебель-то мне как раз и сказал, что Илью Андреевича привезли…

Последняя часть — с фельдфебелем — была чистой правдой.

— Ну, я и побежал, спать уж не смог…

— Константин Сергеевич, ну что вы, в самом деле, — укоризненно заметила Ирина Ивановна. — Дети отличаются особой чувствительностью, которую мы зачастую не понимаем…

— Спросите у фельдфебеля, господин подполковник! — приободрился Фёдор. — У Фомы Лукьяновича!

Две Мишени кивнул.

— Фома Лукьянович, значит…

— Господин подполковник, — уже резче перебила госпожа Шульц. — Ну что же вы, не видите, что ли — Фёдор не лжёт? Он же знает, что у дядьки мы всегда справиться можем!

— Да вижу, вижу, — проворчал Константин Сергеевич. — Ладно, кадет. Ступайте спать. Завтрашние… то есть уже сегодняшние занятия никто отменять не станет.

— Так точно! — вытянулся Фёдор.

— Ступайте, ступайте, — махнул рукою Две Мишени. — Вы тоже, Ирина Ивановна… ступайте. А я пойду, надо посмотреть, кого поставим на замену Илье Андреевичу…

К себе в комнатку Фёдор доплёлся в буквальном смысле на заплетающихся ногах. Механически разделся, лёг, уставился в тёмный потолок. Нет, сна не было, как говорится, ни в одном глазу.

Кто, кто покусился на Илью Андреевича? Конечно, это могли быть и простые грабители — но, если верить книжке «Гений русского сыска», обычно такого не случается, уличные воры и даже громилы избегают стрельбы и вообще шума. К тому же место выбрано было крайне неудачно — рядом с Приоратским дворцом, а там — прислуга, люди, телефон, в конце концов. Нет, хотели именно убить. Правда, тоже не лучшим образом. Но Илья Андреевич никуда особенно не ходил, последнее время и подавно — сидел в кабинете, ладил свою диковинную машину; Фёдор почти не сомневался, что этот аппарат — на замену исчезнувшему. Видно, эти двое убийц следили за корпусом и решили, что момента упускать нельзя.

Но почему?.. Кому потребовалось убивать Илью Андреевича? Эх, Петя спит, он-то бы мигом вспомнил, случалось ли учителям кадетских корпусов погибать от рук бомбистов или им подобных.

В общем, кадет Солонов только даром проворочался до самой побудки. На завтраке было ещё ничего, а вот на первом же занятии Фёдор принялся неудержимо клевать носом.

По счастью, это оказался Закон Божий, и отец Корнилий в класс вошёл с видом весьма озабоченным.

Лев Бобровский — вот уж с кого всё как с гуся вода! Свеж, как огурчик, будто ничего и не случилось вчера! Бойко и чётко доложил, что «кадет всего в наличии двадцать», прочёл молитву, однако священник лишь вздохнул и стал рассказывать о приключившейся с «наставником вашим, Ильёй Андреевичем» беде, вспомнил Феофана Затворника[3], слова святителя, что «Бог внимает молитве, когда молятся болящею о чём-либо душою. Если никто не воздохнёт от души, то молебны протрещат, а молитвы о болящей не будет» — и вскоре класс дружно читал молитвы о здравии раба Божьего Илии.