Смута новейшего времени, или Удивительные похождения Вани Чмотанова

— Товарищи! Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои![45] — начал Генеральный секретарь. — Близится великое торжество. Мы должны прийти к нему, как всегда и все как один. Бесконечно благодарны мы великому, гениальному, но вместе с тем и самому простому человеку. Он — самый простой гений всех времен и народов. Свет его идей озарил, с одной стороны, все континенты, а с другой стороны, затмил все другие идеи. Все мы должны ясно осознать это. Если бы не было Его, что было бы с нами сейчас? Я лично работал бы простым землекопом. Благодаря новым идеям я получил все, что я теперь имею. Мы воочию видим всепобеждающую силу его учения, потому что оно верно.

И вот мы пришли к самому большому празднику на земле. Его будут отмечать все народы. Можно сказать, что если взять любого другого человека, даже оставшегося в памяти потомства, то он просто клоп по сравнению с Ним, его не разглядишь и в самый сильный телескоп, к сожалению, американский. Мы должны ясно осознать это. Перед вами, товарищи, стоит важная и нужная задача, а именно: найти здесь, в этом зале, того, кого природа сделала похожим на Него как две капли воды. Он должен быть товарищем идейно зрелым, морально кристальным. Так-то, товарищи. Ему предстоит большая работенка.

Бурно аплодировали делегаты и эксперты. Зал буквально взорвался песней «Ленин в тебе и во мне»[46].

В перерыве рванулись к буфету. Мгновенно набили сумки, портфели и мешки разнообразной снедью. Многие делегаты познакомились и подружились.

— А ты откуда? интересовался рыжеватый плешивый делегат с татарскими чертами лица у седоватого плешивого делегата с острой бородкой.

— Я, значит, с Урала. Приходит повестка из военкомата: с вещами. Баба моя струхнула, война, говорит, с китайцами. Ничего, говорю. Ан нет — никакой войны, сюда привезли на самолете. Под суд, думал, пойду. Ну, а у вас как там?

— С мясом плохо.

— А у нас с посудой.

— Так у нас и с водкой плохо.

— Это что! У нас и вина не найдешь, самогонку варим из табуреток.

— А у нас ботинки поди купи.

— Ботинки! Я в кепке всю зиму хожу, шапки ни за какие деньги не найдешь.

— Шапка! У нас попробуй картошки достань!

— Картошка. У нас водопровод поломался, три месяца снег таяли чаю попить.

Прозвенело в третий раз. У дверей в зал дежурили эксперты. Явно неподходящих мягко останавливали и делали знак товарищам в штатском.

В вестибюле стоял стон. Безжалостно вытряхивали из мешков и портфелей продукты и относили снова в буфет. У подъездов Дворца фырчали автомобили. Не пригодившихся кандидатов увозили на вокзалы и в аэропорты, вручив три рубля и билет до места жительства.

Бурно негодовал Ленин с Урала, когда отобрали у него шапку, ботинки и семь килограммов колбасы. Ильичи посмекалистее выносили пищу под платьем.

Уцелело после селекции всего двести человек.

Их по одному заводили в комнату, где заседала комиссия экспертов под председательством академика Збарского. Приглашены были врачи, художники и старые большевики. Если кандидат не подходил (то есть получал менее 20 баллов), председатель поднимал красный флажок; кандидата уводили направо в коридор. В благоприятном случае — вверх налево по лестнице.

Ввели, наконец, Ваню Чмотанова.

— Чудесный экземпляр! — громко прошептал профессор Сухин.

— На редкость, на редкость, — согласился доктор Лунц[47].

— Самородок! — поддакнул живописец Трезоркин.

— А вы что скажете, Марья Конспиратовна? — спросил Сухин старую большевичку Пролежневу[48].

— Вылитый Владимир Ильич! — сказала старушка, поднося к носу немецкий лорнет.

— Он. Как сейчас помню… Ах, я тогда была молода, и за мной ухаживал шикарный ротмистр… забыла его имя… Малиновский, кажется[49]. Знаете, как в старое время, с усами и саблей. И вот однажды в Мариинском театре, представьте себе, на сцене светло, а в зале темно. И мы сидим с ним в ложе…

Збарский наклонился к Пролежневой и зашептал что-то на ухо.

— Да, да, конечно. — Спохватилась Марья Конспиратовна. — И в от я решила во что бы то ни стало встретиться с Ульяновым. Я поехала в Берлин. Приезжаю, а мне говорят: Тулин в Париже. Тулин — это кличка Владимира Ильича. Я еду в Париж, страшно волнуюсь, а мне говорят: он в Баден- Бадене. Я сажусь на поезд, приезжаю в Баден-Баден… увы! Он, говорят мне, в Женеве. Я немедленно ночным скорым выезжаю в Женеву. Прихожу в клуб социалистов, и мне навстречу выходит чудный мужчина, с усами, точь-в-точь мой ротмистр. Я говорю: здравствуйте! Ну, и пароли, конечно, все чин-чином. Он расспросил меня о революционных настроениях в России, о тяжелой жизни пролетариата. Чудесно поговорили. И он провожает меня до гостиницы, настоящий джельтмен! Мы прощаемся, он целует мне руку, — о, чудный, чудный! — и я говорю: до свидания, Владимир Ильич. А он засмеялся и говорит: «Я — Красин[50]». Как, говорю? — Вы, наверное, имели в виду Владимира Ильича? — Да! — Так он сейчас в Лондоне. — Вы представляете? Денег до Лондона у меня уже не было, пришлось вернуться в Петербург.

— Так Вы не встречались с Владимиром Ильичей? — раздраженно спросил Збарский.

— Очень сожалею, но не пришлось.