Смута. Том 1

Глава 2

Петербург,

1–7 ноября 1914 года.

Зал Таврического дворца был забит битком. Кто-то сидел, но громадное большинство стояло, буквально на плечах друг у друга. Плавал дым цигарок и самокруток и куда более дорогих папирос — из разгромленных табачных лавок. Все вооружены до зубов: солдаты, матросы, непонятные личности в гражданском; тут и там мелькали кожаные куртки, словно униформа какой-то новой части.

К делегатам Петросовета присоединились какие-то новые, из окрестностей столицы. Больше того, за ночь и утро приехали даже какие-то «товарищи» из самой Москвы, привезли добрые вести — Первопрестольная почти без боя вся оказалась в руках городского комитета большевиков.

Всё это комиссар Михаил Жадов поспешно пересказывал холодно молчавшей госпоже — то есть, простите, товарищу — Ирине Ивановне Шульц.

Холодное молчание она хранила почти всё время со вчерашнего дня, когда пало Временное собрание и власть, как было объявлено, вся перешла к Петербургскому совету рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

И, несмотря на все попытки товарища комиссара, отвечала неизменно чётко, конкретно, но донельзя лаконично, а голос её заморозил бы, наверное, всю Неву до самой Ладоги.

И вот сейчас, когда вот-вот должно было начаться «историческое заседание», комиссар не выдержал.

— Товарищ Ирина! Ирина Ивановна! Ну ей же Богу, ну что же вы злитесь-то на меня так? За те слова, про жену, да? Ну так не стерпел я, душа горела, не выдержал, как этот полковник вас полоскать начал!.. Врезал вот ему, гаду, с чувством врезал! И ещё б дал!.. Любил я подраться в молодости, да и сейчас ещё могу… Ирина Ивановна! Ну что ж вы так, за что ж вы меня…

— Товарищ Михаил, — ледяным тоном перебила Ирина Ивановна. — Вам знакомо такое выражение: «Месть — это блюдо, которое подают холодным»? Чего вы добились? Этот «полковник Мельников», кем бы ни был он в действительности, явно важная шишка в Петросовете, так?

— Так… — убитым голосом признался комиссар.

— И он, смею уверить, ничего вам не забудет и не простит. Да и мне тоже.

— Так что ж мне, терпеть надо было, что ли?! Когда он о вас так…

— Вы показали своё слабое место, товарищ Михаил. Оказалось, что, оскорбляя — или думая, что оскорбляя, — меня, можно вынудить вас на необдуманные поступки. Зачем вы придумали про «жену»? Сказали б: «Кто порочит моего бойца, неважно, какого пола, тот порочит нашу великую революцию, а кто порочит нашу великую революцию, того надо…»

Она не договорила.

Зашумел, зашевелился, всколыхнулся, подобно морю, зал, качнулись штыки — очень многие так и стояли, с винтовками на ремне.

К центральной трибуне пробиралась группа людей.

Пространство меж окон, там, где ещё совсем недавно висел огромный парадный портрет императора, теперь затягивала кумачовая бязь, по ней белыми буквами бежало:

«Смерть буржуазии! Да здравствуют Советы!»

— Надо же, — негромко сказала Ирина Ивановна, глядя на лозунг. — Эк торопятся-то…

— Кто торопится? С чем торопится? — Михаил Жадов явно обрадовался сменившейся теме.

— Гляньте, как написано.

— А что?.. А, ну да, с ошибками. «Буржуазiи» должно быть, а в «Совѣты» — ять…

— Да нет, не с ошибками, теперь так писать будем… Я и говорю — торопятся, ох, как торопятся. Но неужели же…

— О чём вы, товарищ Ирина?

Она отмахнулась.

— Глядите, товарищ комиссар, — вон они! Благоев, Ульянов, Троцкий, Зиновьев!..

Они пробирались сквозь шумливую толпу, окружённые охраной — плечистые и рослые молодые парни, на полголовы выше остальных, в открытую держат пистолеты, ни от кого не прячась. Впрочем, оружием тут и впрямь никого не удивишь.

Вся когорта Петросовета поднялась на большую трибуну, кафедру занял Ульянов. За его спиной во весь рост поднялся Благоев, расправил плечи, выпятил грудь, он словно нависал над невысоким и щуплым «Стариком», бывшим помощником присяжного поверенного. И голос у Благоева был под стать — ровный, низкий, сильный.

— Товарищи бойцы! Солдаты грядущей мировой революции! Слово для краткого доклада по текущему моменту имеет товарищ Ульянов!

— Ленин, — бросил означенный товарищ. И поднял руку, призывая к тишине. — Товагищи депутаты! Солдаты, матгосы, габочие, мастеговые, кгестьяне!

Ульянов наклонялся вперёд, словно пронзая взглядом всех и каждого в зале перед ним. Каждое слово — словно гвоздь, вбиваемый в сознание аудитории.

— Товагищи! Габочая и кгестьянская геволюция, о необходимости котогой так долго говогили большевики, совегшилась!

Гром аплодисментов, однако кто-то из матросов, взобравшийся на сиденье первого ряда, громко и нахально крикнул, перебивая оратора:

— Слышали уже!.. Давай про декреты! Что народу будет?!