Смута в России в начале XVII в. Иван Болотников

Составить полное представление о правлении Лжедмитрия I весьма трудно. После свержения расстриги власти приказали сжечь все его грамоты и прочие документы. Тем большую ценность представляют те немногие экземпляры, которые случайно сохранились в сибирских архивах. В далеком Томске затерялась грамота «царя Дмитрия Ивановича» от 31 января 1606 г. «Великий государь» оказал милость населению сибирского города, велел объявить «жалованное слово» «служилым и всяким людям, что царское величество их пожаловал, велел их беречи и нужи их рассматривати, чтоб им ни в чем нужи не было, и они б, служивые и всякие люди, царским осмотрением и жалованием по его царскому милосердию жили безо всякие нужи».^{1}

Манифесты Лжедмитрия способствовали формированию в народе образа «доброго царя». По всей столице, как записал служилый немец Конрад Буссов, было объявлено, что великий государь и самодержец будет два раза в неделю, по средам и субботам, принимать жалобы у населения на Красном крыльце в Кремле, чтобы все обиженные могли без всякой волокиты добиться справедливости.^{2} Живший в Москве голландский купец Исаак Масса был великим недоброжелателем самозванного царя. Но и он признавал, что установленные Лжедмитрием законы были безупречны и хороши.^{3}

Пробыв на троне несколько месяцев, Лжедмитрий вполне уразумел, что его власть будет прочной лишь тогда, когда он заручится поддержкой всего дворянства. Выходец из мелкопоместной семьи, Отрепьев хорошо понимал нужды российского дворянского сословия. Даже обличители «мерзкого еретика» изумлялись его любви к «воинству». На приемах во дворце Лжедмитрий не раз громогласно заявлял, что «по примеру отца» он рад жаловать дворян, ибо «все государи славны воинами и рыцарями: ими они держатся, ими государство расширяется, они — врагам гроза».^{4}

За рубежом советники Лжедмитрия уверяли короля Сигизмунда, будто за шесть месяцев правления тот роздал из казны семь с половиной миллионов злотых, или два с половиной миллиона рублей. Они явно переусердствовали, восхваляя щедрость своего господина. Московская казна была опустошена трехлетним неурожаем и голодом, а равно изнурительной и кровавой гражданской войной. На заседании Боярской думы М. И. Татищев объявил в присутствии польских послов, что после смерти Бориса в казне осталось всего 200 тыс. рублей. Отрепьев не мог израсходовать больше того, что было в казне. Текущие поступления должны были дать еще 150 тыс. Несколько десятков тысяч Лжедмитрий заимствовал у богатых монастырей. Следовательно, в распоряжение Отрепьева поступило около полумиллиона рублей, которые и были им полностью истрачены. После переворота русские приставы заявляли арестованным полякам: «В казне было 500 тысяч рублей, и все это черт его знает куда расстрига раскидал за один год».^{5} Большие суммы Отрепьев обещал своей невесте Марине Мнишек и ее отцу, но послал едва пятую часть обещанного. Львиная доля денег ушла на уплату жалованья русским дворянам и знати.

Лжедмитрий сознавал, что России необходим единый кодекс законов. Его дьяки составили Сводный судебник, в основу которого был положен Судебник Ивана IV, включавший закон о крестьянском выходе в Юрьев день. В текст Сводного судебника попали также указы царя Бориса о частичном и временном восстановлении права выхода крестьян в период «великого голода» 1601–1602 гг. Отметив это, известный исследователь истории Смуты В. И. Корецкий заключил, что Лжедмитрий намеревался освободить крестьян от крепостной неволи.^{6} Такое предположение вступает в противоречие с фактами. Даже в самые трудные периоды гражданской войны Отрепьев не обещал крестьянам воли. Удовлетворить разом и крепостников-дворян, и феодально зависимых крестьян было невозможно, и, оказавшись на троне, самозванец заботился прежде всего о том, чтобы заручиться поддержкой дворян.