Смута

Сели обедать: ничто глазам не любо, нечем чреву угодить. Семужка нежная, розовая, резанная лепестками, и та, кажется, горло обдирает.

Дуклида Васильевна, вторя мужу, тоже вся исстрадалась.

– Не горюй, Матвеюшка. Федор Кириллыч, воровской воевода, чай, не брат тебе. Не будет же государь Василий Иванович за одну фамилию казнить.

– Эх ты! Эх ты! – взвился Матвей, треская деревянной узорчатой ложкой о стол. – Прямомыслящая корова! Шуйский не токмо боярству, он крестьянину не страшен. Ему бы титьки! Сидел бы с дочкой своей скороспелой и агукался.

– Нечего человека корить, коли детей любит! – рассердилась Дуклида Васильевна. – А то, что младенец раньше срока родился, мамкам да повитухам кнута надо всыпать. Зачем на меня зверем кидаешься? Не любо, что тебя жалею, так я и глаз на тебя поднимать не стану.

Матвей обмяк… Повинился.

– Прости, голубушка… Голова кругом идет. Нынче у всех одно на уме, что полукавишь, то и поживешь, а какое во мне лукавство! Я служить умею. Да в том и беда – служить некому.

Рассерженная Дуклида Васильевна не успокоилась.

– Ладно бы орел, а то прилетел гусь на святую Русь, и вот уж ни одного прямого человека по всей Москве не сыскать!

– Я бы порадел Шуйскому, да боюсь остаться один. Укорить человека проще пареной репы. Ты оглянись, Дуклида Васильевна, оглянись! Вся Москва сундуки в землю зарыла, у каждого котомка припасена. Митька Трубецкой – уж боярин. Царь шатровый, боярин шатровый, но боярин! Митька Черкасский – боярин, Сицкий, Засекины, Бутурлин – в самых близких людях. А мы? Нас, Плещеевых, Васька Шуйский на краешек стола своего никогда не посадит. Вот и стой за него!

– Кто стоял, тот награжден и утешен.

– Да ты за Шуйского, что ли?! – изумился Матвей. – При истинных царях как жили? Не Москва государю указ, государь Москве. Шуйский крикнет кошке – брысь, кошка в его сторону башки не поворотит.

– Я одно знаю, – вздохнула Дуклида Васильевна. – Какова постель, таков и сон.

– Да я на перинах твоих уж давно глаз не смыкаю. Нет, Дуклида Васильевна, я своего не упущу. Что откусишь, то и съешь. Ты, голубушка, чем лясы точить, готовь мне каравай побольше.

Дуклида Васильевна сидела, положа розовый локоток на стол, утопив белый пальчик в румяную щечку. Матвей даже вздохнул, на жену глядя. Потянулся по головке погладить, так не дали. Явились вдруг гости, соседи братья Ногтевы Борис да Василий.

– Слышь, сосед! – Глаза чумовые, лица потные. – Князь Юрий Трубецкой с тремя возами через Серпуховские ворота к тушинцу удрал. Ты-то как?

Плещеев опешил. О тайном, о наитайнейшем его спрашивали, будто о новых сапогах: жмут или не жмут?

– Я-то? – переспросил Матвей, понимая, что уж само промедление с ответом есть измена царю. – Велел жене каравай испечь.

– Да у нас уж испечены. Сколько тебе надо?

– А это как будем уходить! – словно в омут, весело, с головой, нырнул Матвей. – На подводах или пешочком. – Шуйский вратников вчера поменял. С возом не уйдешь.

– А верхами?

– Да ведь и верхами спросят: куда?

Сели, призадумались.

– У них там в лагере купцы объявились. Может, в купцов нарядиться? – предложил князь Борис.

– Кто же пустит к ихним купцам? – возразил брату князь Василий. – Зачем переодеваться? Надо выйти в поле вместе с войском и перебежать. И конь с тобой, и оружие, и одежда достойная.

– Изменять своим в бою?! – сощурил глаза Матвей. – То уж не бега, а иное…

– Иное, – согласился князь Василий.

– В крестьянском платье надо уходить, – решил князь Борис.

– Дворянина за ворота не пустят, а крестьянину дорога, что ли, открыта?! – рассердился князь Василий.

– Воротников подкупить надо.

– Подкупишь! Они и деньги возьмут, и тебя под белые ручки.

– Вот что! – придумал Матвей. – Возьмем три телеги, оденемся просто. Как стычка случится, выедем подбирать раненых. Тут и еды взять не возбранно, и запасная одежда к месту, попачканную кровью поменять. Фартуки еще нужны – раненых да мертвых носить.

Придумке обрадовались. Побежали готовиться к отъезду.

Одни гости за порог, а другие вот они. Приехал Наум Михайлович Плещеев со Львом Осиповичем Плещеевым.

Дуклида Васильевна кинулась стол накрывать, но Лев Осипович остановил хозяйку:

– Не до угощений. Дело спешное, строгое. Посмотри лучше, Дуклида Васильевна, чтоб никто нашего разговора не подслушал ненароком.

– Собираешься? – спросил Матвея, глядя ему в глаза, Наум Михайлович.

– Собираюсь.

– Лев Осипович тоже отъезжает.

– А ты, Наум Михайлович?

– Я первому Самозванцу хорошо услужил. Этот должен «помнить» мою службу… И промахнуться нельзя. А вдруг Шуйский верх возьмет? Я буду свой здесь, вы – там. С кем отъезжаешь, один?

– С князьями Ногтевыми. Решили завтра бежать. Нарядиться в могильщиков и за ворота.

– С Ногтевыми многовато будет, ну да как-нибудь… Переодеваний не надобно. Отъезжайте нынче в первом часу ночи, через башню в Заяузье, там наши люди сегодня караул несут. С Богом!

Наум Михайлович обнял Матвея, поклонился его жене.

– А я уж с возами к тебе прибыл, – сказал Лев Осипович.

– С возами?