Смута

Наутро стало известно: князь Дмитрий Мастрюкович Черкасский с тремя сотнями русских воинов отправился в Калугу.

Две сотни поляков, бывшие с Мариной Юрьевной в Ярославле, явились к донским казакам и стали подговаривать идти к Вору.

– Не слушайте их! – урезонил легких на подъем донцов атаман Заруцкий. – Рожинский живыми из Тушина нас не выпустит.

– Если гетман пошлет на вас гусар, ударим ему в спину, – обещали поляки.

– С царем было сытно и покойно, от гетмана одни угрозы, – решили казаки и засобирались в поход.

Заруцкий в суматохе незаметно покинул стан, прибежал к Рожинскому, предал казаков.

Рожинский послал Млоцкого записать казачьи сотни в королевскую службу.

– Нужен нам твой король, как банный лист на заднице! – отмахнулись казаки от Млоцкого.

Переметные сумки у них были наготове, сели на коней, развернули знамена и отправились в Калугу. С казаками уходили татары Петра Урусова, два русских полка князей Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и Федора Михайловича Засекина.

Опережая общий казачий исход, приватно и спешно улизнули из Тушина бояре Вора: князь Алексей Сицкий, Андрей Нагой…

И снова пролилась река крови. Из-за предательства Заруцкого Рожинский успел устроить засаду. Гусар своих гетман вел на казаков сам. Донцы не успели развернуть боевые порядки, и поляки рубили их саблями, кололи пиками, убивали из ружей… Предали донцов и те поляки, что подбили их поскорее покинуть табор, не ударили в спину гетмана.

Князь Трубецкой, воин славный, уничтожил вставшие на его пути две польские хоругви и с полком Засекина ушел в Калугу…

Полторы тысячи казацких голов остались в поле. Многие утекли, куда конь унес. Большинство побросало оружие, покорилось.

– Рожинский зарежет меня, как курицу!

Фрейлины-немки смотрели на царицу с ужасом, но она, произнося это, кушала печеного налима и вкусно хрустела соленым груздем.

– Рожинский зарежет меня, как курицу, – говорила она дрожа, оставшись наедине с Казановской. – Спаси меня еще раз. Приготовь три лошади, купи конюхов. Пусть они проводят меня из табора.

– Вам надо изменить костюм.

– Барбара, достань мне одежду у тех же конюхов.

Вечерело, когда явился к Марине Юрьевне, с болью в глазах, но румяными розами по щекам, юный Борзецкий. – Государыня, помилуйте за гнусную весть, которую я обязан вам сообщить. На вашу честь собираются посягнуть люди в Тушине всесильные.

– Уж не гетман ли?

– Гетман, ваше величество. Совершенно пьяный, он грозится выдать вас замуж за своего слугу… У Рожинского вас оспаривает Заруцкий.

– Благодарю вас, мой рыцарь. Моя честь, моя жизнь ныне полностью зависят от самоуправства гетмана. Я ему живая не дамся.

– Ваше величество! Вам надо бежать.

Марина Юрьевна изобразила удивление, призадумалась, внимательным взглядом окинула фигуру Борзецкого.

– Я готов жизнь положить за ваше величество.

– Мы с вами одного роста, – сощурила глаза Марина Юрьевна. – Пан Борзецкий, подарите мне вашу одежду.

Борзецкий изумился, забормотал в большом смущении:

 – Я готов… Но мои сапоги… они не по ноге вашему величеству.

– Это верно! Гусару без сапог нельзя. – И махнула ручкой. – Сапоги сыщет Казановская.

– Я готов, только у меня с собой ничего нет.

– Вам найдут одежду, – успокоила Марина Юрьевна.

– Пустяки! Я завернусь в шубу! Когда вам угодно, чтобы я…

– Тотчас, мой рыцарь. Боюсь, у меня мало времени… Магда! – приказала она фрейлине. – Вы поедете со мной. Оставайтесь в женском платье. Скажите моему коморнику Георгу Гребсбергу, чтобы и он был готов. И пусть он придет ко мне. Выезжаем через полчаса. А теперь, пожалуйста, оставьте меня.

Она села к столу, размашисто начертала на листе бумаги:

«Без родителей, без друзей, без подданных и без защиты, одна со своей горестью, поручивши себя Богу, должна я поневоле ехать к моему мужу. Мне остается спасать себя, избывая последней беды и поругания. Меня держат как пленницу. В упоении шумных пиров клеветники гнусные равняют меня с бесчестными женщинами. Сохрани боже, чтобы кто-нибудь дерзнул мною торговать и выдать человеку, которому ни я, ни Московское царство не подвластны! Гонимая отовсюду, свидетельствуюсь Всевышним, что не перестану блюсти своей чести и славы. Бывши раз московской царицей, властительницею народов, уже никогда не соглашусь возвратиться в звание польской шляхтянки. Поручаю честь свою и охранение храброму рыцарству польскому. Надеюсь, войско не забудет присяги и наград, ему обещанных. Удаляюсь».

Бесшумно вошел красавец Георг Гребсберг.

– Выйдя от табора, – сказала ему царица, – мы должны свернуть с Калужской дороги на Дмитровскую.

– Мы не в Калугу?

– Мы к Сапеге. Он присылал ко мне человека. Я согласилась переехать в его войско. Потеряв Рожинского, я хочу приобрести Сапегу.

Фрейлины принесли еще теплую, с пылкого Борзецкого, одежду. Путаясь и скандаля меж собой, принялись одевать царицу.

– Успокойтесь, – сказала им Марина Юрьевна. – Мое пребывание здесь для вас более опасно, нежели исчезновение… Как все утихнет, приедете в Калугу.

– Государыня, – сказала жалобно Казановская, – мороз на улице ужасный! Даже стены поседели и трещат. Куда на ночь глядя…