Смута

– Бедная, бедная Россия! На архиерейской службе две старухи, дед да десять казаков, которые приставлены ко мне, чтоб не сбежал. – Филарет, как на обидчика, уперся глазами в Плещеева. – Что скажешь?

– Владыка, за теми, кто на твои службы ходит, у гетмана особый досмотр.

– А я думал – митрополит, которого сами вы зовете патриархом, стал не нужен русским людям.

– Владыка, ты – наша крепость и надежда! Мы пришли к тебе за советом. Табор не сегодня завтра разбежится. Если нас силой не повлекут к королю, а скажут: «Идите на все четыре стороны» – где правды искать, у кого?

– Куда бы вы ни пошли – все останетесь в России, – сказал Филарет, открывая наугад Евангелие. Прочитал: – «И шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем»… Люблю открыть святую книгу, изумиться прочитанному… Множество народа, идущее за ним, для нас радостно, но ведь и за нами пойдут толпы. Страшно выбирать дорогу. Не в пропасть ли? – Перед нами три прямоезжих, – сказал Плещеев, – в Москву с повинной, к королю – Смоленск воевать, в Калугу – в яму Лжи.

Постник Ягодкин усмехнулся: он знал четвертую – гульнуть по Руси и, повеселясь, спрятаться за Камнем, в Сибири.

– Шуйский продает царство лютеранам, те, кто пойдут к нему, отпадут от матери нашей православной Церкви. Кто присягнет королю, тот продаст себя и потомков своих латинской ереси. Самозванец – царь разбойничьих шаек. Разбойники иного, кроме разбоя, не ведают. Сначала вырежут и ограбят бояр, потом гостей и купцов, а там за дворян возьмутся, за богатых мужиков… России нужен природный самодержец. Надо звать на царство королевича Владислава.

– Значит, опять нам стоять против Москвы? – спросил князь Ногтев.

– За Россию надо стоять, за веру.

– Мы с тобой, владыка! – сказал Матвей Плещеев и первый подошел к руке нареченного патриарха.

9 марта в Тушино привезли от Сигизмунда письмо. На требование миллионов отвечал, что если Марина и Лжедмитрий смирятся, то пошлет Потоцкого с войском уничтожить полки Скопина, а царя Шуйского низвергнуть. Потоцкий привезет для войска жалованье, сумму жалованья Сигизмунд не называл.

Тушинцы просили для своей царицы в удел Новгород и Псков, для Вора – особое княжество. Король обещал дать им доходы с Рязанской и Северской земель.

Королю не поверили, но все же решили ждать Потоцкого. Ждали неделю – Потоцкий, бывший под Смоленском, с места не стронулся.

У Рожинского снова болела рана, образовался свищ. Князь заливал боль и отчаяние водкой.

Тепло обрушилось на Россию. Снега таяли, поверх льдов на речках стояла вода. Развезет дороги – завязнешь в самом Тушине. Тут и найдешь свой конец, ибо русским есть за что не миловать и пришлых и перебежчиков. Противостоять московскому войску будет невозможно. Тушинского войска уже нет, есть русские шайки и бестолочь польская – слушают того, кто кричит громче.

Скопин все не являлся, но был где-то совсем близко. Этот двадцатитрехлетний воитель не желал проливать попусту ни капли крови. Не желал риска, хотя сражение, даже победное для тушинцев, не могло их спасти. Рожинский отдал приказ выступить к Волоку Ламскому, а там как Бог укажет, может, и разойтись, кому куда угодно.

Пушки повезли уже девятого. Десятого зажгли табор. Уходили не единым войском, но распавшись на землячества. Казаки с Заруцким, поляки с Рожинским, русские сами по себе. Филарет тоже ехал к Волоку Ламскому.

Гусары Хруслинского и Янковского отправились в Калугу, но их встретил в поле воевода, сын боярский Григорий Валуев, и всех почти положил на только что выпавший на белый снежок.

– А бить-то их совсем плевое дело! – удивлялись мужики-драгуны.

Черная с белым толстым носом птица стояла в проталине на бугорке, у самой дороги.

– Грач! – узнал Филарет радостно. – Весна.

Он поднял голову на нежную голубую прореху среди серебристо-серых, как цветущая верба, облаков.

– Грач?! Это галки! Коршуны! – откликнулся ехавший возле саней Филарета Постник Ягодкин, и шматок снега ляпнул из-под копыта его коня на воротник Филаретовой шубы. Филарет сердито стряхивал снег, но когда поднял глаза – забыл недовольство, грача, с неба посланную радость весны.

В десяти шагах всего сшиблись кони, грохнул выстрел. Повалился всадник. И среди лязга оружия, конского храпа истошный крик пронзил задрожавший, как студень, мозг:

– Свои-и-и-и! Свои-и-и-и!

Все остановились, и только один Постник Ягодкин шел, спешившись, к саням Филарета, держа над головой левою рукою правую руку, с саблей…

– Отрубили, – сказал он Филарету. – Владыка, я грешен. От Бога за Камнем не спрячешься.

Рухнул.

Ягодкину останавливали кровь, укладывали в сани. Конники, свои и чужие, переговаривались. Подъехал к Филарету воевода Валуев.

– Вот мы и добыли тебя, владыка, из плена. Благослови.

Филарет благословил.

– В Москву поезжай, владыка. Путь свободный. Провожатых я тебе отряжу.

– Слава Богу! – говорил Филарет, отводя глаза. – Слава Богу.

Увидел вдруг в поле целую стаю грачей, черных на белом. Повернулся, посмотрел через плечо на красное. Свои побили своих.

Дьякон Лавр шел на дымы и вышел на чадящий, догорающий тушинский табор.