Смысл ночи

Все еще держась на ногах, хотя и пошатываясь, Даунт снова часто заморгал, не в силах поверить в происходящее, и открыл рот, словно собираясь заговорить, но не издал ни звука. Я шагнул к нему, и он опять открыл рот. На сей раз он сумел проговорить сдавленным булькающим голосом три слова:

— Кто ты такой?

— Эрнест Геддингтон, лакей, к вашим услугам, сэр.

Тихо покашливая, он уткнулся лбом мне в плечо. Трогательный жест. Несколько мгновений мы стояли так, словно влюбленные. Я впервые заметил, что густые черные волосы у него зачесаны таким образом, чтобы скрыть проплешину на макушке.

Обняв своего врага одной рукой, я поднял нож и нанес второй удар.

— У мести долгая память, — прошептал я, когда он медленно повалился в снег.

Он лежал там в луже темно-красной крови, с лицом белым, как саван холодного снега, расстеленный под ним. Пар моего дыхания клубился облачком в морозном воздухе, но мой враг больше не дышал. Я опустился на колени и вгляделся в его лицо.

Черную бородку усеивали снежинки. Вытекшая изо рта тонкая струйка крови испачкала ослепительно белую сорочку. Раскрытые глаза смотрели в небо пустым мертвым взором.

Наше великое путешествие закончилось. Но чем оно закончилось? Победой или поражением? И для кого? Мы двое, Эдвард Глайвер и Феб Даунт, бывшие друзья, оказались здесь и сейчас по воле некой силы, недоступной нашему пониманию и неподвластной нам. Теперь он не вступит во владение тем, что по праву принадлежит мне, но и мне тоже ничего не достанется. Я свершил свою месть, и он заплатил установленную мной цену за все обиды и оскорбления, мне нанесенные, но я не испытывал ни облегчения, ни радости — только тупое чувство выполненного долга.

Я достал из кармана листок бумаги с несколькими строками, выписанными мной из томика стихотворений, который Даунт передал мне через Легриса.

Меня объяла ночь:
Ни утренних лучей,
Ни лунного сиянья,
Ни зарева закатного
Самой любви нежнее.

Ибо Смерть есть смысл ночи,
Вечная тьма,
Поглощающая все жизни,
Гасящая все надежды.[317]

Строки эти при первом же прочтении показались мне не лишенными известных достоинств, в отличие от всех прочих вышедших из-под пера автора, и с тех пор я постоянно носил с собой листок, куда переписал их. Но больше они мне не понадобятся. Вложив мятую бумажку в коченеющую мертвую руку, я поднял нож и оставил Даунта перед лицом вечности.

В огромной глиняной миске, стоявшей на столе у кухонной двери, отмокали в горячей воде несколько десятков грязных ножей и вилок. Я на ходу небрежно бросил туда свой нож вместе с пропитанными кровью перчатками и поднялся в вестибюль.

— Геддингтон!

Это был мистер Крэншоу, с крайне недовольным выражением лица.

— Где ваши перчатки, любезный?

— Прошу прощения, мистер Крэншоу. Боюсь, я их испачкал.

— В таком случае спуститесь вниз и возьмите новую пару. Сию же минуту.

Он повернулся прочь, но через дверь, ведущую к оранжерее, в вестибюль вбежал слуга, бледный как полотно. Он подал знак мистеру Крэншоу, и тот подошел к нему. Услышанное сообщение явно потрясло дворецкого до чрезвычайности. Он бросил несколько слов слуге и поспешил в столовую залу.

Через несколько секунд там застучали отодвигаемые стулья и воцарилось напряженное молчание, потом раздались женский визг и крики мужчин. Лорд Тансор, с невидящим взором, стремительно вышел из столовой залы в сопровождении Крэншоу и трех или четырех джентльменов, включая сына лорда Коттерстока — последний отделился от группы и приблизился ко мне.

— Ты, малый, — протянул он. — Сбегай за полицейским, да побыстрее. Здесь произошло убийство. Мистер Даунт мертв.

— Слушаюсь, сэр.

Потом молодой человек вперевалку направился в глубину дома, полагая, разумеется, что я бросился выполнять его приказ. Но я не сделал ничего подобного.

В холле теперь было людно и шумно: охваченные смятением гости говорили все одновременно — женщины плакали, мужчины стояли группами, громко обсуждая неожиданный поворот событий. Я медленно пробрался через возбужденную толпу к двери в нижний этаж, намереваясь покинуть здание через один из боковых выходов. Там я обернулся, дабы убедиться, что никто не обращает на меня внимания, и тогда увидел мисс Картерет.

Она стояла одна в дверях столовой залы, с алебастровобледным лицом, прижав пальцы к губам с ошеломленным и растерянным видом, от которого сжималось сердце. О, милая моя девочка! Из-за тебя я стал убийцей! Между нами волновался океан шума, но мы были два острова оцепенелого молчания.

Я словно прирос к полу, хотя ясно понимал, что опасность разоблачения возрастает с каждой секундой. Потом она повернула лицо ко мне — словно луна вышла из-за облака, — и наши взгляды встретились.