Веру нельзя свести только к нравственности. Ее нельзя отождествить и со знанием истин вероучения («мера знания не есть мера благочестия»), У веры своя собственная область. Она рождается в переживании Вечного, даже если человек не имеет о нем ясных представлений. Подлинно живое в религии – это то, что выросло в чувство, которое можно описать, может быть, через понятие гностического Логоса (богопознания). Определить это чувство с помощью рациональных категорий почти невозможно. Правда, дело облегчается тем, что подлинно религиозное чувство близкородственно подлинному чувству любовному (сказано: Бог есть любовь), а также подлинному эстетическому чувству. Поскольку каждый переживал чистое любовное чувство, особенно в юности, постольку он способен путем сравнения представить, что такое религиозное чувство – даже не имея собственного религиозного опыта.
Внешний авторитет, даже авторитет Библии, без религиозного опыта – ничто. Всякое Священное Писание само по себе есть дивное создание, живой памятник героической эпохи религии. Но через рабское почитание оно становится мавзолеем – памятником, свидетельствующем о том, что был великий дух, которого больше нет.
Предназначение само по себе, по своей внутренней сути является еще чем-то внешним для человека, именно предназначением; это соотнесенность жизни с некими целями, заданная помимо моей воли и сознательной свободы. Однако в жизнь человека предназначение входит как призвание и как служение. Тот, Кто жизнь человеку дал, не просто к чему-то человека предназначил, Он еще и призывает человека к сознательному и свободному исполнению этого предназначения. Столь дорогое и значимое для человека слово «призвание» означает ведь именно «призыв», услышав который, он должен на него откликнуться и быть ему верным. То есть это означает, в конечном счете, откликнуться и быть верным Тому, Кто тебя зовет, Тому, Кто тебе жизнь дал. Слово «призвание» имеет, таким образом, откровенно религиозный смысл, и мы считаем правильнее употреблять его именно в этом – точном и полноценном – значении.
Для контрастности важно рассмотреть проблему в контексте языческого, политеистического мировоззрения (исключая период древнейших цивилизаций, хотя они в этом отношении небезынтересны). В поисках смысла жизни древние греческие философы воспринимали человека как носителя идеальных основ и выразителя идеальных целей жизни, но точно определить эти основы и ясно указать эти цели они были не в состоянии. Идеал человека всецело покрывался идеалом мудреца, который следует велениям одного только своего разума и, в силу разумности жизни, не только царствует над миром в своих творческих преобразованиях, но и одерживает еще более великую победу – победу над самим собою.
В силу этой победы он свободно избегает всяких пороков и овладевает добродетелями, так что в жизни своей он становится другом богов и по своему совершенству делается равным богам. Но, высказывая эти и другие мысли, великие философы языческого мира были не в состоянии воплотить их даже в своей собственной жизни. Очень многие творцы и проповедники нравственной философии (стоики), как известно, не в состоянии были перенести тяготы жизни и покончили самоубийством, да и всем ученикам своим, в случае утомления борьбою жизни, советовали делать то же самое. Мечта о равенстве с богами для них так и осталась мечтой. Великая заслуга их заключается в том, что они ясно осознали и решительно поставили вопрос о смысле жизни и в своей философии деятельно стремились к отысканию этого смысла, но так его и не отыскали. В мире был Он, и мир Им был, и мир держался только исканием Его, и мир Его не признал [5].
К осознанию бессмысленности жизни, задолго до появления христианства, постепенно пришла вся культурная масса древнего человечества, и постепенно цивилизованный Восток принялся за деятельный пересмотр наиболее жгучих вопросов жизни. Однако никакого обновления человеческой жизни из этого пересмотра не получилось, потому что жизненные вопросы и ставились, и решались с точки зрения одного и того же принципа блага или счастья как главной цели жизни.
Одна только философия буддизма пришла к решительному отрицанию этого принципа, но взамен его никакого другого принципа не выставила. Она просто ограничилась одним лишь отрицанием смысла жизни, считая появление жизни на земле какою-то непонятною роковою ошибкою божества, и потому она могла указать людям одно только истинное счастье – в смерти и одну только разумную цель жизни – в погашении воли к жизни.