Сначала повзрослей

Правильно сказала эта Бахурина — Женя была алмазом. Диким и прекрасным, а я втоптал его в грязь. Испугался, оказался слишком слаб, чтобы признаться себе, взрослому мужику, что юная девчонка крепко вросла в меня, под самую кожу забралась.

Отпустил, оттолкнул… Сам. Сказал, что стабильно тлею и пылать уже не хочу. Но не получилось стабильно тлеть. Огнём всё захватило, когда понял, что она ушла навсегда, и в момент в пепел превратилось. Пустыня в груди теперь. Безжизненная и неспособная. Одно согревало — может, она одумалась, забыла, стёрла меня из памяти и счастлива с кем-то, кто оказался готов принять её пылкую юную любовь. Кто не испугался и смог ответить тем же. С кем она испытала весь тот огонь.

И надеялся, что так, и больно было невыносимо думать и представлять. Но ещё больнее было предполагать, что я её сломал. Распотрошил на ошмётки её искреннюю веру в любовь.

Потому и надеялся, что есть у неё кто-то, кто склеил разбитое мною сердце и сгладил шрамы. Надеялся, и надежда эта медленно крошило моё собственное.

Но один лишь взгляд сейчас на неё заставляет что-то внутри шевельнуться. Что-то тяжёлое, вросшее, неповоротливое.

Разве может мёртвое шевелиться?

Ведущий заканчивает представление Жени обществу, и она, вслед за Златой, спускается со сцены. И вдруг поднимает глаза, и наши взгляды сталкиваются.

У меня дыхание спирает. Тесно так в груди становится от этого взгляда её расширившихся глаз. Как острой бритвой по открытой ране…

— Герман, мне кажется, или тут что-то только что произошло? — бормочет негромко Опалов, а мне хочется столкнуть его за борт. Он сейчас как фоновый шум.

— Тебе кажется, — отвечаю сквозь зубы, наблюдая, как Женя уходит к компании, в которой стояла Бахурина.

— Ну да, ну да, — повторяет своё любимое и всех жутко раздражающее. — Ты поэтому так и не женился второй раз? Эта золотоволосая русалка уже пела тебе свою русалочью песню раньше?

— Слушай, иди на хер, — отмахиваюсь и иду в сторону той тусовки. Я не могу просто так её отпустить, я должен хотя бы привет сказать.

Хотелось бы много чего сказать вообще. О том, какой она стала… О том, как замечательной была. Попросить прощение за всё. Сказать, как сильно я люблю её… Но нет, последнее будет лишним. Зачем девочке эта информация?

Она видит, что я иду. Стоит, смотрит и ждёт. Не отвернулась с презрением, не ушла — уже хорошо.

— Здравствуй, Женя, — голос едва ли не подводит, но я беру себя в руки. Не хочу, чтобы эта встреча принесла ей неприятные эмоции.

— Здравствуй, Герман, — она мягко улыбается, заставляя засмотреться на её идеальные пухлые губы. Саблей режет мысль “а ты мог бы целовать их… всю жизнь”.

Замираем друг напротив друга. Всё вокруг будто исчезает. Ничего нет. Только я и она.

Красивая. Ну какая же она красивая. Как оторвать взгляд? Как потом жить, когда этот вечер закончится?

— Как ты? — спрашиваю, игнорируя ком в горле, а сам скольжу взглядом по её руке и не обнаруживаю кольца. Странно…

— Хорошо, — кивает. — А ты?

Плохо. Но что изменится, если скажу ей это?

— Как в пустыне, — вырывается невнятное.

Она пару раз быстро моргает и сводит брови, но ничего не отвечает на мои странные слова.

— Шампанского? — рядом материализуется официант.

— Да, спасибо, — беру один бокал и сдерживаюсь едва, чтобы не опрокинуть его залпом. — Ты будешь? — спрашиваю Женю.

— Да, буду, — кивает и принимает из моих рук шампанское. — Благодарю.

Когда её нежные пальцы случайно касаются моих, словно током пробивает.

Блть, когда я успел стать таким чувствительным?

Просто с ней всё остро, на грани…

— Прогуляемся по палубе? — предлагаю, почти уверенный, что она ответит отказом, сославшись на то, что её ждут.

— Хорошо, — Женя пожимает плечами, соглашаясь, а у меня дыхание перехватывает.

Она такая лёгкая, будто воздушная. Рядом не идёт, а плывёт в своём длинном платье. Обнажённые лопатки и плечи выглядят соблазнительно. Тонкие пальцы сжимают ножку бокала, перехватывая то ниже, то выше.

— Ну тогда пойдём, — улыбаюсь, но локоть предложить не решаюсь. Кажется, будто сделаю лишнее движение, и образ её растворится, исчезнет, а мне так хочется хоть ненадолго почувствовать себя рядом с ней снова живым.

Мы идём к носу яхты, где стоит несколько столиков. Только один из них занят, а три совершенно свободны. Присаживаемся и смотрим друг на друга. Молчим.

— Ты так…

— Повзрослела? — приподнимает одну бровь, но сарказм этот такой же мягкий, как и весь её образ.

— Именно, — киваю. Больше всего на свете сейчас хочется прикоснуться к ней, к её коже, ощутить этот нежный бархат под пальцами.

— Вышла замуж?

Качает головой отрицательно, а я не знаю, как реагировать на это. Радоваться? И что мне это даст? Скорее следовало бы расстроиться, потому что вдруг это как раз свидетельствует о той пустоте, которую я мог в ней оставить.

— Детки?

Снова качает отрицательно.

— Работа, — улыбается. — Злата открыла мне удивительный мир дизайна одежды и едва ли не силой втащила в него. После смерти бабушки мне ничего не хотелось, но она сделала невозможное.