Снайперы

Так этот «покупатель» выбрал среди нас 250 человек. Напомню, что на фронте покупателями звали тех людей, которые приезжали отбирать людей для пополнения своей части. Отобранных бойцов снова построили и повели дальше в лес. Там стояла землянка, в которой находилось пять человек. Нас туда привели. Появился сержант, который весь наш состав записал. Как только нас записали, сделали построение. Самых высоких поставили первыми, чуть пониже ростом – следующими, и так далее, в порядке убывания по росту. Распределили по взводам. Затем, когда вся эта процедура была окончена, нам объявили: «Вы зачислены в снайперскую роту!»

В снайперскую роту попала в основном молодежь 1926 года рождения. Численность нашей роты составляла 250 человек. Командовал ротой капитан Сахаров. Также у нас было три младших лейтенанта, занимавшие должности командиры взводов, и девять человек сержантов – командиров отделений. Вот, как говорится, и все наше командование.

Начались дни нашей учебы. По сути дела, весь наш преподавательский состав в снайперском деле ни хрена не смыслил. Поэтому изучали мы в основном материальную часть оружия. В нашем случае это были старые винтовки-трехлинейки образца, если я не ошибаюсь, 1898 года. Честно говоря, вся наша учеба не имела для нас никакого значения. Ведь за все время пребывания в этой учебке мы не сделали ни одного выстрела и не истратили ни одного патрона. Больше всего времени уделялось строевой подготовке. Как говорится, выше ножку и так далее. Кроме того, у нас проходили занятия по тактике. Фактически эта тактика ничего из себя не представляла, кроме постоянного шастанья по лесу. Что же касается снайперской тактики, то ее мы практически и не видели. Как сейчас помню, занятия по этому предмету у нас проходили следующим образом. Тебе дают винтовку и ты целишься. Товарищ с укладочкой стоит около листа с дырочкой. Когда ты целишься, то ему говоришь: ниже, выше, левее, правее. То есть, ты наводишь винтовку так, как будто ты поражаешь эту дырочку. Этот товарищ отмечает все данные карандашом. Бывало, смотришь на дырочку, он что-то отмечает, а ты его корректируешь: «Нет, ниже, нет, выше, нет, немножечко еще чуть сюда». И если таким путем ты попал и он поставил точку, если, как говорится, разброд получился небольшой, уже считалось, что ты снайпер и что у тебя есть владение прицельным огнем. Никаких оптических прицелов у нас тогда не было.

Все это время мы усиленно рвались на фронт. Нам настолько надоели голод и эти бесполезные занятия по тактике с их «выше», «левее» и «правее», что стали звучать такие высказывания: «Лучше бы отпустили домой на неделю, а потом – сразу на фронт». В такой обстановке я, как самый «умный», имевший опыт в написании писем, написал от себя и от нескольких товарищей рапорт, где было сказано: «Просим нас досрочно отправить на фронт». Рапорт этот передали куда следует. В то время в армии существовал такой порядок. Значит, когда ты обращаешься с какой-то просьбой к высшему начальнику, ты не должен это делать поверх голов. Сначала ты отдаешь рапорт своему командиру отделения, сержанту, тот передает командиру взвода, взводный – командиру роты, ротный – командиру батальона, и так далее. И все же мой рапорт дошел до высокого начальства. Вдруг меня вызывают в землянку и спрашивают: «Что, это вы писали рапорт?» Я смело отвечаю: «Я». Мне тогда говорят: «А что, вы умнее, чем командование? Вы, стало быть, умнее командования? Вы думаете, командование не знает, когда вас нужно отправить? Трое суток ареста!»

После этого я в течение троих суток отсидел на гауптвахте, в специальном помещении. В это время я ничего не делал, ни с кем не общался и все время находился под охраной конвоя. С питанием были проблемы. Если только, бывало, что-нибудь принесут товарищи, это как-то выручало. И так нам в учебке было голодно, а здесь – еще тем более. Правда, пока мы находились на гауптвахте, нас, таким образом наказанных солдат, гоняли за несколько километров в лес тащить дрова. Если где-то было сваленное полено, нам следовало его подобрать и притащить на речку Черемша. Стоит отметить, что на этой речке всегда находилось отделение наших солдат. Там была прорубь. Так они для того, чтобы там не замерзала вода, где наши солдаты брали воду, постоянно жгли костер.

Весной 1944 года наша учеба наконец закончилась. Утром, где-то в девять или десять часов, нас погрузили в эшелон и повезли. Помнится, с нами тогда ехал такой сержант Милашкин, который к нам попал после ранения. Его вместе с нами тоже отправили в маршевую роту. Так вот, как только мы оказались в вагоне, он прочитал свое стихотворение. Я запомнил такие из него строки:

Прощайте горы,
Прощай лес,
И ты, проклятый Мелекесс.

Это стало неким подъемом для всех нас. Стали читать стихотворения другие. Я запомнил последние строчки из еще одного выступления:

И тогда поймут все бабы,
Как с военными гулять.
Они сядут и уедут.
Их им больше не видать.