Снайперы (сборник)

– Ну, Александр Ксенофонтович, с новосельем вас!

– И вас, голубчик.

– Блатные-то, Александр Ксенофонтович, и здесь наверху.

– Наверху – это не значит ближе к Богу.

– Я подвинусь, располагайтесь поудобнее.

– Поудобнее, знаете, где всем нам будет? На том свете!

– А вы верите в тот свет?

– Верю, не верю… Не в этом же дело.

– А в чем же, Александр Ксенофонтович?

– А в том, что положат нас с вами в яму, забросают мерзлой землей, и ни дети, ни внуки к нам не придут, не помянут… Вот что главное!

– А я верю в свое возвращение.

– Да, ваше племя такое, ничем его не изведешь…

– Эй! Что-то нонче Агитатора не слышно! Лекцию бы прочитал али стишки какие!

– А у него книжку отобрали!

– Это «Славим Отечество» что ли?

– Ту самую. Раз ты враг народа, то тебе не полагается за советскую власть агитировать.

В тамбуре стоит конвойный. Другой прохаживается по мостику.

Пароход выбирает якоря и выводит караван на середину реки. На капитанском мостике комсостав в кителях. Совсем рядом набережная, с которой доносятся музыка, голоса, смех, слышно, как под ветром шуршит листва тополей и кленов.

В своем кабинете под большим портретом Сталина сидит начальник пароходства. Увидев в окне силуэт корабля с высокими мачтами и трубой, выходит на балкон.

Маруся стоит на правом крыле мостика, вдыхает влажный воздух реки, ловит запахи еще не отцветшей сирени, слушает музыку и представляет себя там, среди них, она танцует с ним, со светловолосым, похожим на витязя из сказки. И не знает Маруся, что он совсем рядом, в пятидесяти метрах отсюда, на носу лихтера, тоже стоит и смотрит на город, словно прощаясь с ним навсегда.

– Маруся! – кричит из рубки Дворкин. – Сейчас на оборот пойдем! Иди к штурвалу!

Пароход дает отвальный гудок и поворачивает от набережной, и вот он уже идет мимо каравана вниз и караван медленно следует за ним, и вскоре остаются позади набережная, и причал у старого базара, и порт за колючей проволокой. Пробежали мимо дома и огороды казацкой слободы, караван входит в узкое горлышко переката, пароход гудит, предупреждает идущих снизу: «Дайте дорогу!»

Маруся помогает Дворкину крутить тяжелый только на вид штурвал, на самом деле он идет под рукой легко, словно подчиняясь какой-то силе.

– Гидравлика! – объясняет Дворкин, показывая рукой на черные лоснящиеся трубы. – Системы Атлас Империалис!

В трюме лихтера такие же нары, что и на барже-тюрьме, но под потолком горит электрическая лампочка. Рыбаки укладываются на нарах. И здесь стоит такой же гул и гуд, как и в трюме баржи.

Андрей и Дима давно уже ежатся в своих рубашках, но страшно им идти в тесный и душный кубрик рыбаков.

– А знаешь, давай расположимся прямо на палубе, – предлагает Андрей. В темноте не видно его унылого носа, в голосе дружеское участие. – У тебя что из теплого?

– Свитер, тужурка меховая, шапка.

– А у меня, брат, целое богатство – спальный мешок. У геолога на бутылку поменял. С набором простыней и тулупом.

– У тебя и тулуп здесь?

– Здесь!

– Так чего ж мы?

Перед сном Дима в наброшенном на плечи тулупе подходит к борту и смотрит на корму, где идет на длинном буксире-больной эта страшная баржа с сооружениями, похожими на качели. Вдруг на мостике на мгновение ему видится что-то знакомое, но видение тут же исчезает.

* * *

Начальник конвоя медленно и с удовольствием готовится ко сну. Снимает сапоги и ставит их в ногах кровати, аккуратно расправляет на голяшках сапог портянки. Вешает на спинку стула гимнастерку, на сиденье размещает галифе и широкий командирский пояс. Сует пистолет в кобуре под подушку. В белом исподнем валится навзничь и с остервенением, подвывая от удовольствия, чешет, нога об ногу, опрелости между пальцами.

В каюте детей брат с сестрой спят «валетом».

Толстая шкиперша мается на своей кровати, ворочается, вздыхает. Она не может заснуть от мысли, что рядом, за тонкой фанерной стенкой, спит здоровый, крепкий, молодой мужчина.

Шкипер сидит на своей кровати, крутит настройку радиоприемника. Обрывки речи, музыки, шум эфира.

– Да выключи ты!

– Ти-ха! – свистящим шепотом кричит шкипер. – Я так думаю, что Сталин при смерти, вот-вот объявят.

– Ой, а как же мы?

И непонятно, то ли за весь советский народ горюет шкиперша, то ли за свою семью, живущую за счет зэков?