Снайперы

Капитан предложил Диме принять горячий душ и переодеться в новую, еще с ярлычком трикотажной фабрики, тельняшку, и нигде еще, пожалуй, Диме не было так уютно, как в командирской каюте, где сияет медь и полированное дерево, ласкает глаз яркий бархат, поблескивает в буфете фарфор, а в углу благородно чернеет лаком пианино «Красный Октябрь».

В дверь постучали и вошла докторша с красиво, как на картинке из журнала мод, который выписывала тетя Зина, уложенными волосами:

– Ссадин, ушибов, ранений нет?

Дима вскакивает, разводит руками. Докторша ласкает его взглядом и говорит мягким, обволакивающим голосом:

– Если почувствуете что, то я в медпункте.

И не уходит, ждет чего-то. И Диме не хочется, чтобы она уходила.

– Так, – говорит капитан, – вы в медпункте.

И она уходит. А в каюте остается запах духов – знакомый, тети-Зинин.

Приносят ужин на двоих, на столе появляются рюмки и графинчик.

Выпив и закусив балыком, капитан спрашивает как бы между прочим, но Дима понимает, что начинается форменный допрос:

– Ты зачем прыгнул-то?

– Реакция, – развел руками Дима. – Ничего подумать не успел, а уже в воде.

– Может, толкнул кто?

– Нет, – улыбается Дима. – Я сам.

Капитан задумчиво смотрит в доверчивые Димины глаза. Надо бы помочь парню, ведь запутают, если захотят, а они захотят, это уж точно. Эти таких маменькиных сынков, чистеньких городских мальчиков, на дух не принимают.

– Но ты же понимаешь: это враг народа, а значит, и твой враг. У нас тут лесобиржа горела, так ссыльные литовцы праздник устроили, а может, сами и подожгли. А сколько предателей к власовцам записалось! А вдруг это был бандеровец, который в коммунистов из-за угла стрелял. Ты коммунист?

– Н-нет, но я подавал заявление. В армии.

– И что?

– Сказали: надо подождать.

– А. Ну да, – говорит капитан, взглянув на его тонкие «дворянские» пальцы. – Родители – кто?

– Мама – учительница…

– Я почему-то подумал, что врач. У меня сын врач, – поясняет капитан и пытливо смотрит на Диму. – Как-то вызвали его в лагерную больницу. Там больной при смерти. Сын сделал операцию, спас больного. А того через неделю расстреляли… Вот так!

– А папа еще до войны умер…

– Светлая память ему! Давай выпьем, только не чокаться. Вот видишь, – говорит капитан, значительно оживившись. – Ты же наш, советский человек, в нашей школе учился. Десять классов?

– И еще один курс пединститута. Физический факультет.

– А где твое классовое чутье? Выходит, нету?

– Выходит, нет, – со вздохом признается Дима.

Капитан негромко смеется, обнажая прокуренные зубы.

– На флоте есть команда «Человек за бортом». И тут закон один: спасти, кто бы ни был.

– Так, значит, я правильно прыгнул? – радостно спрашивает Дима. Он вдруг понимает, что и рассказ про сына, и флотское правило – это подсказка.

– Правильно, – кивает капитан, но добавляет: – Только вот оперуполномоченный может морских законов не знать. Так что – удачи тебе, сынок. А тельняшку дарю. На память.

* * *

Верка приходит на корму, крутится возле шакши.

– Вера! А Вера! – слышит она горячий шепот. – Спустись сюда, вниз, я что-то скажу!

– Вот еще!

– А если не придешь, я расскажу про все, что видел!

Верка, заметив, что конвойный скрылся за рубкой, быстро проскальзывает под крышку, зовет, стоя на ступеньке:

– Солдатик, ты где?

– Здесь я.

– А что ты видел?

– Иди сюда, а то не скажу.

Верка задумчиво смотрит на парня сверху.

– Да что ты, боишься меня, что ли?

– Вот еще! – Верка спускается в шакшу. – Ну и че ты скажешь? Ну че?

– А как ты с братиком… Вот здесь… Я видел…

– Ну и че? Это у нас игра такая, мы как будто поженились.

– А брат с сестрой не женятся.

– А он мне вовсе не брат. Когда вырастет, он женится на мне.

– А хочешь? Хочешь, я женюсь на тебе? – страстно шепчет конвоир.

– Ты? – пренебрежительно говорит Верка. – У тебя еще женилка не выросла!

– Нет, выросла, – уверяет солдат.

– А покажи!

Солдат ложится на пробковые пояса, быстро расстегивает брюки, благо ремень у него отобрали.

– Какой большой! – удивляется Верка.

– А давай мы тоже с тобой… поиграем!

– Не-ет, – говорит Верка, не сводя глаз с «женилки». – Это будет по-настоящему, от этого могут быть дети!

Он приподнимается, хватает ее за руку:

– Ну давай!..

– Нет-нет, – сопротивляется Верка. – Ты большой, я с тобой не буду.

Конвоир отпускает Верку и отворачивается.

– Меня, может, расстреляют, а я никогда, ни с кем, а ты…

Верка садится на корточки, опускает руку на его плечо.

– Солдатик, – говорит она, – не плачь. А только я все равно так не могу.

Она укладывается рядом с ним на пробковых поясах и шепчет в самое ухо:

– А хочешь, я сделаю, как тятька в немцах выучился? Он рассказывал, я слышала…

Солдат смотрит на Верку мокрыми глазами:

– Хочу-у! А ка-ак?

Верка ящеркой метнулась вниз, к его ногам, и горячее, влажное, нежно-тугое обволакивает его до нестерпимой ломоты выпрямившуюся «женилку».

* * *

– Дядя Петя, а за что его? – спрашивает Маруся.

– Может, за что, а может, ни за что, – глубокомысленно изрекает Дворкин. – Если ни за что, то выпустят.

– Думаешь, зря держать не будут?