Снег

— Я хочу, чтобы ты посоветовал Кадифе не участвовать в позоре, который планируется сегодня вечером, — сказал Ладживерт.

— Ты мог сообщить ей об этом через Фазыла, — сказал Ка. По лицу Ладживерта он понял, что тот не мог вспомнить, кто такой Фазыл. — Парень из лицея имамов-хатибов, который привел меня сюда.

— А, — сказал Ладживерт. — Кадифе не стала бы воспринимать его всерьез. Она никого не воспримет всерьез, кроме тебя. Кадифе поймет, насколько я решителен в этом вопросе, только услышав об этом от тебя. Может быть, она сама уже решила, что не нужно открывать голову. По меньшей мере, услышав, что кто-то отвратительно использовал ситуацию, объявляет о ней по телевизору.

— Когда я уходил из отеля, Кадифе начала репетировать, — сказал Ка с нескрываемым удовольствием.

— Ты скажешь ей, что ты против этого! Решение открыть голову Кадифе приняла не по своей воле, а для того, чтобы спасти мне жизнь. Она заключила сделку с властью, взявшей в залог политического заключенного, но сейчас она не обязана держать слово.

— Я скажу ей об этом, — сказал Ка. — Но я не знаю, что она сделает.

— Ты утверждаешь, что если Кадифе сделает по-своему, ты не будешь за это отвечать, не так ли? — Ка промолчал. — Если Кадифе вечером отправится в театр и откроет голову, ты ответишь за это. Эту договоренность заключил ты.

С тех пор как он приехал в Карс, Ка впервые почувствовал, что прав, и совесть его была спокойна: плохой человек в конце концов заговорил плохо, как говорят плохие люди, но это уже совершенно не сбивало его с толку. Чтобы успокоить Ладживерта, Ка сказал:

— Правильно, что тебя взяли в залог! — и задумался о том, как повести себя, чтобы уйти, не рассердив его.

— Отдай ей это письмо, — сказал Ладживерт и протянул конверт. — Может, Кадифе не поверит сообщению. — Ка взял конверт. — Если однажды ты найдешь способ вернуться обратно во Франкфурт, непременно попроси Ханса Хансена издать это воззвание, которое подписало так много людей, подвергших себя такой опасности.

— Конечно.

Во взгляде Ладживерта Ка увидел некую опустошенность, неудовлетворенность. Он был еще спокойнее, чем утром, в камере, словно осужденный на смерть. Он спас свою жизнь, но предчувствовал несчастье, как человек, который наверняка знает, что в оставшейся жизни уже не сможет испытать ничего, кроме гнева. Ка поздно сообразил, что Ладживерт почувствовал, что эту опустошенность заметили.

— Хоть здесь, хоть в своей любимой Европе, ты всегда будешь жить как нахлебник, подражая европейцам, — сказал Ладживерт.

— Мне достаточно просто быть счастливым.

— Хорошо, иди, иди! — закричал Ладживерт. — Тот, кому достаточно просто быть счастливым, не может быть счастлив, знай это.

38 На самом деле мы не собирались вас огорчать Вынужденное пребывание в гостях

Ка был счастлив, что ушел от Ладживерта, отчетливо понимая, однако, что какие-то дьявольские, ненавистные узы связывают его с ним: эти узы были крепче, чем обычное любопытство и ненависть, и как только Ка вышел из комнаты, он, раскаявшись, понял, что будет тосковать по Ладживерту. Ханде, подошедшая к нему с доброжелательным и задумчивым видом, показалась ему сейчас наивной и неразумной, но это ощущение превосходства продлилось недолго. Ханде, с широко открытыми глазами, передала привет Кадифе и сказала, что хочет, чтобы Кадифе знала: снимет она платок во время телевизионной трансляции или нет, Ханде в любом случае все время всем сердцем будет вместе с ней (да, так прямо и сказала — не в театре, а по телевизору), а также посоветовала Ка, какую дорогу выбрать, выходя из квартиры, чтобы не привлечь внимание полицейских в штатском. Ка поспешно и в беспокойстве вышел, а когда спустился этажом ниже, к нему пришло стихотворение, он сел на первую же ступень перед входной дверью, где в ряд было выставлено много обуви, вытащил из кармана тетрадь и начал записывать.